Шрифт:
– Зачем судить?
– смиренно спросил Хыдыров.- Разве меня вы не наказали уже? В порядке самосуда,- и он повернулся в сторону Сарвара.
– Сынок, - сказал он ему, - ты, я вижу, старший среди них. Образумь их. Особенно вот этого, горячего, - он кивнул в мою сторону.
– Ведь если дойдет до жалоб, то и мне есть что написать, уж поверьте моему опыту! Верните мне ружье, и я уеду. Без каких-либо претензий к вам.
– Верни ему ружье, - сказал Сарвар. Потом подошел, сам взял у меня ружье и отдал коротконогому.
– Ты тоже хорош, - сказал он мне, когда машина Хыдырова скрылась за поворотом.
– А если бы он утонул?
– Туда ему и дорога, - мрачно ответил я.
– Терпеть не могу людей, которые думают, что все окрест принадлежит им, что они могут совершить любое беззаконие, и это сойдет им с рук... Напрасно мы его отпустили!
– Мы знаем, кто он. Нас много как свидетелей.
– Сарвар помолчал.
– Ничто не мешает нам заявить хоть сейчас куда следует. А впрочем...
– Подумав, он махнул рукой.
– Мы тут каждый день ездим. Едва ли он решится еще раз на браконьерство...
В тот день мы сделали еще несколько рейсов на карьер. И нет-нет, перед моими глазами оживала сцена того, как я иду грудью на ружье этого Хыдырова, а он кричит: "Убью!" - и как звериной злобой горят его глаза... Что-то в нем и вправду было звериное. Дикарское. Он дикарь и есть, раз не может преодолеть свою гнусную страсть к охоте на животных, находящихся под охраной государства, да еще прибегая к запретным способам!..
Но все эти мои мысли вылетели из головы, когда вечером я подошел к Сарыкейнек. Подошел как всегда, привычно. И вдруг - как молнией ударило вспомнил. Мы поссорились! Причем виноват я!
– Ты прости меня, - обнял я -ее, - ведь я совсем не хотел обидеть тебя ревностью или недоверием. Просто... на душе так тяжко было, что с нашей свадьбой опять не вышло! Вот я и сорвал злость на этом парне и на тебе. Ты не сердишься?
– Нет, - Сарыкейнек покачала головой, но головы не подняла: значит, еще сердилась.
Я прижал ее к себе. И так, обнявшись, мы долго шли по единственной в нашем поселке улице.
Я рассказал Сарыкейнек о сегодняшнем происшествии - как швырнул незадачливого охотника в арык и как все мы потом вытаскивали его оттуда... Сарыкейнек прыснула в ладошку. Помолчала.
– Знаешь, мне надо съехать от Гюллюбеим-халы, - сказала она, подняв голову и посмотрев мне прямо в глаза.
– Неудобно под одной крышей. Взрослый сын... Она не договорила. Но я понял ее.
Я и сам собирался ей это предложить, но боялся, как бы она не восприняла это как очередное проявление моей ревности.
– Умница!
– Я еще крепче прижал ее к себе.
– Давай прямо сейчас зайдем к Джамал-муаллиму. В женском общежитии, кажется, освободились места...
Мы тут же зашли к начальнику стройки. И все мигом уладилось.
Видно, кончилась у нас полоса неприятностей. Началась полоса удач.
Наши общежития разделял общий двор. И по забавному совпадению - бывает же такое!
– окошко комнаты Сарыкейнек оказалось прямо напротив моего окна. Точь-в-точь напротив! Так что, проснувшись, мы могли обмениваться приветствиями.
– Знаешь, Валех, здорово, что я перешла в общежитие!- говорила Сарыкейнек.
– Мы с тобой теперь не разлучаемся. И с девушками мне веселее...
А через несколько дней в столовой к нам подошла Гюллюбеим-хала.
– Ну, как ты, детка?
– спросила она Сарыкейнек.
– Неужто не соскучилась в этом твоем общежитии? Неужто совсем позабыла меня, одинокую старуху?
– Какая ж вы одинокая? У вас сын!
– не утерпел я.
– Сын... Да...
– Старуха помолчала.
– Что сын? Не сегодня завтра уедет. И Гюллюбеим-хала по неизменной своей привычке не стала развивать эту тему, улыбнулась.
– Неверной ты оказалась, Сарыкейнек, ой, неверной!
– Так ведь сын ваш приехал. Тесно стало.
– В тесноте, да не в обиде. В одной комнате он, в другой мы с тобой... Старуха помолчала и с тяжелым вздохом закончила: - Вы хоть заходите. А то проснулась я сегодня, глянула туда, где обычно спала моя дорогая невеста, она погладила Сарыкейнек по спине, - и как увидела пустое место, чуть не заплакала. Привыкла ведь я к тебе, как к родной...
Гюллюбеим-хала попрощалась с нами и пошла прочь. А Сарыкейнек бросилась мне на грудь и неожиданно разрыдалась.
– Чего ты, глупая?
– Жалко ее. Она добрая и не виновата, что у нее такой сын, - захлебываясь слезами, зачастила Сарыкейнек.
– Зря я ее бросила...
– Да никто ее не бросал. Успокойся, ради бога.
– Пальцем я вытер слезы на ее щеках.
– Ну, успокойся же.
Она нашарила в моем кармане платок, приложила к лицу.
– И нос, нос утри, - сказал я голосом, каким обычно говорят с детьми.