— Хорошим маленьким женам нужен хороший трах, — говорит Кэл, прижимаясь губами к моему виску. — И я пренебрегал тобой, не так ли?

— Боже, да, — визжу я, мой голос низкий и хриплый, как будто его прошлись по углям и сожгли до хрустящей корочки. Моя голова ударяется о дверь, когда он трахает меня, и я обхватываю его руками за шею, чтобы не упасть.

— Да, Боже, пожалуйста. Вот так.

— Здесь нет спасителей, — говорит он, задевая зубами мой лоб. — Только я, твой муж, тащу тебя с собой в ад.

Если это Ад, запри меня и выбрось ключ.

Напряжение внутри начинает расти, как огненный шар, вылетающий наружу, сжигающий все на своем пути. Я пульсирую вокруг него, хватаясь за начало оргазма, пытаясь натянуть его на себя, но не могу заставить это сработать.

— Я… почти на месте, — хнычу я, даже не заботясь о том, насколько отчаянно я звучу в этот момент.

Я в отчаянии. Несчастная, страдающая за каждую секунду, не проведенную с этим мужчиной внутри меня, наполняющим меня своей тьмой, даже не останавливающимся, чтобы задать вопросы о моей собственной.

— Черт, я тоже, — говорит он, увеличивая силу каждого толчка, как будто пытается разорвать меня на части. — Ты ощущаешь чертовски невероятно.

Его рука поднимается, хватая меня за горло своими длинными пальцами, а затем он сжимает, забирая воздух из моих легких, как делал раньше.

Только сдавливание не прекращается там, где оно было раньше; давление сдавливает по бокам моей шеи, мой пульс учащается, когда становится почти невозможно дышать. Мои глаза встречаются с его, широко раскрытыми и неуверенными, но удовлетворение, зреющее в его глазах, заставляет мою кровь петь.

Это странное ощущение, когда у тебя добровольно отнимают кислород, но удушающее чувство, кажется, достигает кульминации в чем-то большем, в чем-то лучшем, в удовольствии, смешанном со страхом.

— Вот и все, — мурлычет он, заставляя меня дрожать от восторга, — возьми мой член, малышка. Вот так. — Когда он толкает свои бедра вровень с моими, низкий стон вырывается из его горла, мое зрение темнеет по углам, и я кончаю, моя грудь сжимается, когда мой мозг плывет дальше.

Я содрогаюсь вокруг него, крича, когда освобождение захлестывает меня, мои внутренние стенки уговаривают и выдаивают его досуха. Удовлетворенное ворчание вырывается, когда он прижимает нас к стеклянной двери, его рука опускается с моего горла, чтобы обхватить мою грудную клетку.

— Господи Иисусе. — Его дыхание резко касается моих мокрых волос, и свободной рукой он тянется за спину, закрывая кран.

Несколько минут никто из нас не двигается. Мы не разговариваем, окутанные коконом безопасной тишины, не желая быть первыми, кто разрушит ее.

Холод пробегает по моим рукам, заставляя меня дрожать, и он ухмыляется, наконец выходя из меня. Я вздрагиваю от внезапной потери, стараясь не обращать особого внимания на пропасть, которую оставляет во мне его отсутствие, задаваясь вопросом, насколько это будет похоже на то, когда мы занимались сексом в последний раз.

— Ты в порядке? — спрашивает он, ставя меня на ноги и делая шаг назад. Его пристальный взгляд скользит по мне, режим доктора в полном действии, когда он оценивает мое тело на предмет признаков расстройства. Палец касается шрама на моем бедре, и он хмурится, мрачный взгляд омрачает его черты. — Мне не следовало этого делать.

Я моргаю, бросая взгляд вниз, туда, где он прикасается ко мне, вытирая немного размазанной крови с моей кожи.

— Мне понравилось.

Одна бровь выгибается, и он сглатывает.

— Да?

Это один слог, произнесенный в конце выдоха, наполненный неуверенностью. Я чувствую это, неуверенность, и на мгновение меня застает врасплох мысль о том, что такой смертоносный и могущественный человек, как Кэл, может когда-нибудь почувствовать себя уязвимым.

Кивнув, я накрываю его руку своей, поднимая ее туда, где я чувствую, как он вытекает из моих бедер.

— Мне нравится все, что ты делаешь со мной, — шепчу я, пытаясь выровнять игровое поле своим признанием, хотя мне физически больно потакать.

И все же, если бы Кэл Андерсон попросил меня вырвать мое кровоточащее сердце из груди и подать его ему на блюдечке с голубой каемочкой, я бы сделала так, не задавая вопросов. Я бы, наверное, попросила его проследить за операцией, чтобы убедиться, что я все делаю правильно.

Я просто не думаю, что он отвечает мне взаимностью.

— Ты не принимаешь противозачаточные средства, — невозмутимо говорит он. Это не вопрос, а утверждение, и властность, с которой он это говорит, заставляет меня задуматься.