Друзья Гоши почему-то считали его жертвой несмотря на то, что именно он накинулся на человека, и намерения его были отнюдь не невинны. Георгий был готов к любому результату, все зависело только от крепости костей и удачи.

Маша уже не узнавала своего бывшего возлюбленного: Георгий, которого она знала пару лет назад, ни за что бы так не поступил. Это был другой человек, и когда его уводила милиция, она заметила его ковыляющую походку: он очень изменился. А Гоша до сих пор чувствовал на своих ладонях ту противную тонкую и холодную кожу, ему хотелось поскорее вымыть руки, будто бы он только что потрогал жабу.

Уже в каталажке, только на следующее утро к нему пришла мать: она пришла бы и раньше, но сказали – не положено. Именно этого Георгий и опасался: он не знал, как смотреть ей в глаза, как сказать, что он все испортил, что подвел ее.

Людмила не злилась, не испытывала разочарования: больше всего ее огорчало, что ее сын, родной, любимый человечек теперь лежит на узкой деревянной лавочке. За решеткой – как заключенный.

– Вот, держи, – сказала Люда, протягивая ему пакет с собранным обедом: это были остатки праздничного ужина.

– О, мам, это ты? – почти мыча произнес Гоша, в голове начало звенеть, как только он оторвал ее от лавочки – водка сделала свое дело. – А попить есть чего?

– Держи, – Люда протянула ему бутылку с компотом из сухофруктов.

Георгий принял все и прошел обратно к скамейке, присел и начал разворачивать обед.

– Мам, я… Что ты слышала?

– Что, напившись, ты избил парня, – ответила Люда.

– Да, так и было, – на выдохе сказал Георгий.

– Гоша, что мне делать? У меня ведь нет знакомых… – начала говорить Людмила, в ее голосе читалась безысходность и жалость.

– Не знаю, мама, я и сам не рад, но уже ничего не воротишь. Хорошо, хоть учебу успел закончить, – Гоша съел несколько ложек рагу, а мать смотрела на него, будто ожидая, что он сейчас достанет волшебную палочку и все станет на свои места. – Мама, меня будут судить, но я точно знаю, могут и без суда посадить. Ты не знаешь, что с тем парнем?

– Нет. А что ты думаешь с ним может быть? – настороженно и почти испуганно переспросила Люда.

– Его увезли без сознания. Но живого.

– О боже, – немного поразмыслив, Людмила предложила: – Гоша, а может, мне сходить к его родителям и поговорить, я ведь тоже мать. За что ты его так, а?

Гоше не хотелось отвечать, да и что он мог ответить, но мать стоило предупредить:

– Нет, не ходи. В этом нет смысла.

– Почему? Кто знает, а…

– Это сын Дениса Гавриловича, – перебил ее Гоша.

– Что?! Георгий?!

– Знаю, – тихо сказал молодой человек, не переставая есть, – все это гадский ресторан.

– Причем здесь ресторан?! Чего ты вообще кого-то бить стал, а еще и сына человека, который столько для тебя уже сделал – и сделал бы еще?! – не могла поверить своим ушам женщина. – Это что же теперь будет?.. Они же большие люди, у них связи, Гоша – нам теперь конец, ты это понимаешь? – негромко, но многозначительно твердила Людмила, сейчас она стала по-настоящему волноваться за судьбу своего сына. – А отец, ты думаешь, отец бы одобрил твое поведение? Так не поступает порядочный гражданин, порядочный мужчина, за все годы, что мы прожили вместе, отец никогда ни на кого не поднял руку, да что там руку, даже голос!

– Отец?! – в это мгновение Георгий вскочил со скамейки и кинулся к решетке, подойдя к своей матери настолько близко, насколько это было вообще возможно в его положении. – А где он, отец, а? Ты думаешь, зачем я все это делаю? Думаешь, мне это все нужно было бы, если бы наш отец тогда не был бы настолько любопытным… и слабым? Он не захотел бороться, он оставил нас, и теперь я здесь, только потому что всегда думаю о нем, всегда должен защищать вас вместо него. Так что не говори мне, чего бы он хотел, а чего – нет, я здесь только потому, что это его – нет! И, может быть, он бы и стерпел то, куда втаптывал меня этот «золотой», но я – нет! В этом-то мы с ним и разные, я буду бороться и добьюсь своего, а не сдамся, словно я один на свете, словно у меня и нет родных, которые от меня зависят, словно я имею право просто взять и покориться этой судьбе! И тот выскочка получил то, что заслуживал, а еще… Еще он отобрал у меня мое, он вырвал мою душу и насмехался над ней! Теперь, со сломанной челюстью, он долго не сможет этого делать.

Людмила в тот момент поняла, что совершенно не знает своего сына. Возможно, ей было известно о его характере, его предпочтениях в еде, но вот о настоящей жизни – ничего. Она поймала себя на мысли, что никогда не расспрашивала его о войне, о Марии, и почувствовала всепоглощающее чувство вины за то, что перестала ему быть матерью – и уже довольно давно. Бытовые хлопоты, учеба Андрюши – она слишком рано перестала воспринимать его как ребенка, они очень редко говорили о смерти Павла, и она была не в курсе душевных переживаний Гоши: ее больше беспокоило то, сыт ли он и тепло ли одет. А может, ей просто больше нравилось жить в неведении, ведь так намного легче – не замечая того, что она оставляет свое дитя один на один с миром, без всяческой поддержки. Ей было неприятно наблюдать сейчас его темную сторону – даже не столько неприятно, сколько страшно. Ей захотелось повернуть время вспять и снова увидеть Гошеньку малышом, мило воркующим в своей колыбели.

Люда не стала продолжать упрекать своего сына, она только сказала:

– Гоша, мы будем делать все возможное, мы с тобой, я приду вечером, хорошо? Хочешь, Андрюшу возьму?

– Не приводи его, пока не нужно, лучше узнай, что с сыном Дениса Гавриловича, если получится. И, если будешь не успевать или очень уставшей – можешь и сама не приходить, я пойму, – ответил Георгий.

– Ну что ты такое говоришь, за двадцать уже перевалило, а ума нет. И чему вас там только учат в техникумах… Что-нибудь придумаем, – подбадривающе говорила Людмила, и добавила: – Я пойду, на работу уже опаздываю, будь умницей. До вечера!