«Уважаемая Екатерина!

Сегодня у меня состоялся откровенный разговор с моей коллегой, после того, как она нанесла Вам визит. С ее слов Вы, наверное, уже знаете, что к ее уходу из корпорации относятся благожелательно, поскольку музы уже уходили к людям. Не стану лукавить – это всего лишь миф. Однако, для того, чтобы миф жил долго, часть его обязательно должна быть правдой, и в Ваших силах приложить руку к продлению его жизни.

Что касается влияния стрелков на судьбы людей, то хотела бы отметить, что не смотря на ту важную роль, которую играют в этом представители Вашей профессии, верить в то, что Ваше вмешательство в их судьбы определяющее – по меньшей мере, самоуверенно. Что Вам, конечно же, простительно в силу возраста и недостаточного опыта.

Уважая свою коллегу и, принимая во внимание ее замечание относительно Вашего категорического отказа, обращаюсь к Вам с просьбой оказать содействие в реализации замысла по продлению жизнеспособности мифа. Обращаю Ваше внимание на то, что моя коллега настаивала на том, чтобы участие в этом мероприятии приняли именно Вы.

С надеждой на плодотворное сотрудничество,

Людмила».

Во втором письме было всего два коротких слова, но я вчитывалась в него довольно долго, потом вернулась в архив, достала спецбланк и написала заявление о переводе. Через десять минут оно было отправлено в канцелярию. Впервые за долгое, слишком долгое время, я покидала здание корпорации с легким сердцем. Предназначенное мне второе письмо я захватила с собой, в нем было только два слова: «Вернись. Митя».

Я готова поклясться, она меня увидела. Когда вокруг нее закружились опавшие листья, и Алексей протянул ей красную шляпку, которую ветер сорвал с ее головы, когда я спустила тетиву, Аленка посмотрела на меня и улыбнулась. Моя дорогая подруга! Мой дорогой человек. Сердце мое сжалось от грусти, любовь накатила гигантской волной, защекотала в горле и пробилась наружу слезами. Мое желание исполнилось, любовь к этим двоим клокотала в моем сердце, и мне хотелось поделиться ею со всеми.

Я поднялась с пожухлой травы, забросила за спину арбалет и отряхнула джинсы.

– С возвращением, шляпа. – Произнес негромкий голос за моей спиной.

Обернувшись, я увидела Митьку и подумала, как бесконечно долго я его не видела. И знаете, что? На него совершенно поразительно падал солнечный свет.

Она проявлялась постепенно, словно наплывала из темноты. Сначала появился запах, который ни с чем нельзя было перепутать – запах палых яблок и дыма. Затем он увидел ее волосы, длинные, темные, слегка взлохмаченные, как будто она вымыла их и дала им сохнуть, не расчесав. Слева от нее в очаге горел огонь, дым поднимался к потолку и исчезал в прорезанном в нем отверстии. Пламя освещало только половину ее лица, отчего оно с одной стороны выглядело миловидным и живым, другая же часть пряталась в темноте и казалась мертвенно-синей.

Смотреть на свет было тяжело. Он снова прикрыл глаза и прислушался к своим ощущениям. Почувствовал, что лежит на широкой лавке, покрытой колкой звериной шкурой и накрыт чем-то тонким и немного шершавым, будто холстиной. Кожу слегка пощипывало, тело, выдержавшее не один десяток ударов, ныло, но уже не так сильно, как перед тем, как она нашла его.

Он вспомнил, как выбрался из болота и долго блуждал в лесу, утонувшем в тумане, не в силах найти дорогу или какой-то ориентир, который вывел бы его к людям. Не было слышно ни пения птиц, ни отдаленного шума деревни. Казалось, он очутился внутри какого-то сосуда, наполненного густым туманом, скрывавшим даже верхушки деревьев. Босые ступни его тонули в пожухлой траве и опрелых листьях. И когда он уже уверился, что навсегда сгинет здесь, и, обессилев, упал, перемазанный в густой болотной жиже, искусанный беспощадными насекомыми, стремившимися к его израненному телу, он увидел в тумане ее силуэт: длинные волосы, синее долгое платье, сколотое на плечах костяными булавками. Она опустилась рядом с ним на колени, погладила прохладной рукой по лицу и спутанным волосам и сказала:

– Не бойся. Я Хельга. Ты, кажется, заблудился. Давай я провожу тебя домой.

Сейчас, сквозь полуоткрытые веки, он видел, как она сидела, отодвинувшись от стола, положив подбородок на столешницу, словно змея. Спина натянута, глаза прищурены, из их глубины на него смотрело всё то дикое, что было в ней. Было с избытком, он это знал, так же, как и то, что ее руки сложены на коленях под столом. Он зашевелился под своим покрывалом, провел руками по груди и плечам, ощутил под пальцами ссадины. Боль указала, что тело сплошь покрыто синяками, но от болотной грязи не осталось и следа. Она мягко выпрямилась и сказала:

– Я тебя обмыла.

Хельга подошла, встала рядом с ним и попросила:

– Дай руку.

Он потянулся к ней, рука показалась непослушной и вялой. Он сжал ее пальцы, заглянул ей в глаза и согласился на все, что она предложила. Она обещала, что он снова увидит Гедду и зачерпнет рукой ее волосы, как черпают речную воду. И пряди будут стекать с его пальцев, как в тот вечер, когда ее муж, Мегинбьёрн, обрил ей голову.

***

Мегинбьёрн был богатым человеком. Он имел скот, казну, мельницу, рабов, лес, войско и земли в излучине реки. Он имел все, кроме сына. Его первая жена умерла, не оставив потомства, вторая – не смогла разродится, и вся деревня, затаившись, слушала, как Мегинбьёрн целую ночь кричал в лесу, проклиная богов, а наутро отправился в соседнюю деревню, купил у вдовы ремесленника его дочь, Гедду, и уложил ее в свою постель. А потом Гедда попросила у мужа лодку, и Мегинбьёрн позвал Брунольва, отец которого строил лодки еще в те времена, когда Мегинбьёрн был молод и каждый год водил в походы своих людей.