Плотный мужчина с неподобающей его фигуре резвостью вышел из машины, подошел к тете Ханум, посмотрел на ее освещенные фарами сжатые тонкие губы, на посиневшее то ли от гнева, то ли от холода лицо, на занесенную снегом, задубевшую шаль, длинную складчатую юбку, чуть ли не по колено утонувшие в снегу ноги и спросил:

– Так весь день и ждешь меня здесь?

Тетя Ханум не ответила.

Плотный мужчина сказал милиционеру:

– Пропусти ее!
– и, быстро пройдя через будку, вернулся в здание.

Тетя Ханум убрала руки с капота машины, посмотрела на милиционера, отряхнула шаль и следом за плотным мужчиной вошла в здание...

...Я хорошо запомнил эту ночь...

По округе разнеслась весть, что Абдулали выпустили, он вернулся домой, и в снежный, морозный зимний вечер сам Алиаббасс-киши вместе с дядей Гасанагой, дядей Ага-гусейном, дядей Азизагой пошли к тете Ханум и сказали "хош гялдин" (Хош гялдин - добро пожаловать.), Абдулали.

В тот вечер мы играли в снежки сколько хотели, потом, разведя костер перед Желтой баней, собрались вокруг Балакерима, до полуночи слушали старинные таинственные истории, которые Балакерим рассказывал особенно охотно; никто не звал нас по домам, словно в наш квартал пришел неожиданный праздник.

В тот вечер Балакерим рассказывал о том, как люди враждуют друг с другом, как воюют армии, какие большие войны бывали в мире, о том, что Белый Верблюд заговорил как человек...

Конечно, никому из нас в голову не приходило, что одна из самых больших войн в мире ожидает нас, притаившись в засаде, пройдет совсем немного времени, и самая большая на свете война не оставит мужчин в нашей махалле, мужчинами будем только мы, да еще Балакерим...

Утром, после той прекрасной зимней ночи, ближе к полудню, в конце улицы показалась черная "эмка" Мухтара, и все удивились, потому что машина Мухтара появлялась рано утром, когда Мухтар отправлялся на работу, и вечером, когда он возвращался с работы. На этотраз черная "эмка" не остановилась у ворот дома, где жил Мухтар, она остановилась перед нашим тупиком, и я побежал туда. Выйдя из машины, Мухтар посмотрел на открывающиеся в тупик ворота, потом на меня и спросил: .

– Ты здесь живешь?

Я кивнул.

Мухтар спросил:

– И они тоже здесь живут?

Я конечно же понял, о ком идет речь, и снова кивнул.

Мухтар торопливо сказал:

– Иди покажи мне, где они живут...

Я сначала не хотел показывать Мухтару, где живет семья тети Ханум, но увидел, что Мухтар очень спешит, и я понял, что эта спешка - не во вред тете Ханум, потом я посмотрел на его маленькие уши, и почему-то мне стало жалко Мухтара. Я пошел впереди, вошел в наш двор, Мухтар вошел следом за мной.

Мама лопатой очищала крыльцо от снега, и Мухтар, войдя во двор, поздоровался. Мама удивленно посмотрела на Мухтара и на приветствие не ответила.

Мухтар опять взглянул на меня:

– А где она живет?

Я кивком указал на застекленную веранду, где жила семья тети Ханум, и Мухтар собрался было подняться по ступенькам, но в это время тетя Ханум открыла окно веранды и выглянула во двор.

Мухтар увидел тетю Ханум, остановился на деревянной ступеньке, и я впервые в жизни увидел, как один человек краснеет под взглядом другого, причем не было сказано ни единого слова: в этот зимний день лицо Мухтара пылало как огонь, и маленькие уши его были ярко-алыми, и пылали маленькие уши, конечно, не от мороза.

Тетя Ханум спросила:

– Чего тебе надо? Мухтар сказал прямо:

– Мне приказали перед тобой извиниться. Тетя Ханум не стала долго задерживать покрасневшего Мухтара на деревянной ступеньке.

– Ладно,- сказала она.- Но уходи, и чтобы в этом дворе, в этом тупике ноги твоей больше не было!

Мухтар вышел со двора, вскоре послышался шум черной "эмки", потом стало тихо, тетя Ханум закрыла окошко веранды, и в тишине слышались только дребезжание лопаты в маминой руке да скрип сгребаемого снега.

Вдруг тетя Ханум снова отворила окошко веранды и позвала меня:

– Поднимись наверх, Алекпер...

Я поднялся на веранду. Тетя Ханум, сидя на веранде, в одиночестве жарила кутабы. Сняв со сковородки один из кутабов, она посыпала его сумахом и протянула мне:

– Угощайся, Алекпер.

Я, обжигаясь, с удовольствием съел горячий кутаб. Тетя Ханум спросила:

– Удался кутаб, Алекпер? Я сказал:

– Еще как!
– и понял, что Ханум жарит эти кутабы для кого-то специально, иначе она никогда не задала бы такого вопроса.

И правда, в полдень подъехала полуторка Адыля, Адыль вышел из машины, поднялся домой, вернулся с большим свертком под мышкой и позвал меня:

– Идем, Алекпер, у меня к тебе дело.

Разумеется, я с удовольствием сел в машину Адыля, и, когда мы ехали по городским улицам, мне казалось, что белизна засыпанного снегом города - это белизна и чистота нашего квартала, что она перешла на чужие улицы и сделала эти чужие улицы родными.

Адыль положил рядом со мной врученный тетей Ханум сверток, и я по теплоте и запаху свертка понял, что это - кутабы.