– Отдаю цветок за камешек, идет? А ты себе другой камень найдешь.

– А может, я себе и цветок такой же найду?

– Держи карман. Найдет он! Такие цветы только в Африке растут, это африканское растение, – не мигнув глазом сказал Женя. – А здесь он случайно вырос. Такое один раз в сто лет бывает, я в книжке читал.

Вова покружился на месте, оглядывая зеленое пространство вокруг, но нигде – ни вблизи, ни подальше – подобных цветов больше не было.

Вова, с печалью посмотрев на свой камушек, протянул его Жене. Между приятелями состоялся обмен, и оба стали придирчиво разглядывать приобретения.

– Вов, я, наверно, пойду уже домой, – сказал вдруг Женя, сжав в кулаке камешек. – Я вообще хотел, чтоб мы сегодня на Керулен пошли, а ни на какое не кладбище. На кой это кладбище вообще сдалось?

– Ну интересно же посмотреть.

– Нет там ничего интересного.

– А чего мы на реке не видели? Тысячу раз уже там были.

– Я себе новую донку сделал, хотел ее опробовать.

– Да ладно, завтра рыбу половим.

– Ты не видишь, сейчас уже дождь пойдет?

– Сыкло, дождя испугался.

– Ты сам ссышь один на кладбище идти. Прилип ко мне как банный лист. Иди один. Слабо?

– Я же там не был никогда. Ты! Псих! Как я место найду?

– Я там тоже всего один раз был. Я помню, что надо идти примерно прямо – и все. Да найдешь ты, если хочешь.

– Ну пойдем вместе, Жень. Подумаешь – дождь. В доте каком-нибудь подождем, пока пройдет. Жень!

– Нет, мы промокнем. Мать потом ругаться будет.

С этими словами Женя развернулся и пошел к городу.

– Макака чертова! Ну и вали к своей мамочке, придурок.

Сердито сопя, Вова двинулся дальше в степь.

Идти в одиночку на кладбище, да еще по безлюдной степи, действительно было страшновато, но он не останавливался.

Через некоторое время он на секунду обернулся – Жени уже видно не было. Позади, как и впереди, как и вообще вокруг, простиралась необъятная пустая степь. Только полевые мыши время от времени выскакивали из своих норок, пугливо озирались и, пискнув, немедленно снова прятались в своих таинственных подземельях.

Скоро на его пути попался большой бетонный дот, каких в окрестностях Чойбалсана было немало. Некоторые из приятелей Вовы говорили, что доты остались еще со времен боев при Халхин-Голе. Другие утверждали, что их понастроили не очень давно, чтобы обороняться от китайцев, если те решат «захапать нашу Монголию». Отец, офицер советской мотострелковой части, расквартированной вблизи Чойбалсана, в этот вопрос ясности тоже не внес, поскольку в момент, когда Вова спросил его об этом, пребывал в плохом расположении духа и пробурчал в ответ что-то вроде «Стоят себе и стоят, никому не мешают».

Дождь по-прежнему не начинался, но Вова в дот все равно зашел, из любопытства.

Внутри было сыро и сумрачно. Свет проникал сюда только из находящегося под самым потолком прямоугольного огневого окна да еще из входного проема.

Освоившись в полумраке, Вова обнаружил на полу несколько консервных банок и россыпь гильз от крупнокалиберного пулемета. Гильзы, как и банки, оказались безнадежно ржавыми. Он наступил ногой на одну из них, и гильза с хрустом смялась, Вова даже не стал за ней нагибаться.

Потом он аккуратно вложил цветок ириса в нагрудный карман и полез по бетонным ступеням к окну. Ступеней было всего четыре, однако они были столь высокими, что Вове пришлось не идти наверх, а карабкаться. Взобравшись на последнюю, особенно крутую ступень, Вова посмотрел в окошко наружу. По пустой степи скакал гонимый ветром высохший куст перекати-поля. Вова оперся локтями о бетон подоконника, сложил руки, будто сжимает в них пулемет, и сам себе скомандовал:

– По врагам советской родины… Огонь!

В глухом помещении раздалось азартное «ту-ду-дуф, ту-ду-дуф». Вова поворачивался в окне, держа несущийся куст на воображаемом прицеле.

Но одинокий куст-шар быстро скрылся из вида.

Вова влез на подоконник, затем, выпустив ноги наружу, перевернулся на живот, повис на стене, держась пальцами за край окна, спрыгнул на землю и пошел дальше.

Ветер дул с правого бока и равномерно усиливался. Небо то совершенно темнело, то неожиданно местами прояснялось. Жаворонки, если и взлетали, то лишь потому, что, завидев приближение маленького человека, старались отвлечь его внимание от гнезд. Однако их тревога была лишней: птичьи тайны в данный момент мальчика не интересовали.

Прошагав с полчаса, Вова увидел монгольское кладбище. Никак не огороженное, оно представляло собой беспорядочное собрание могил без каких-либо надгробий. Когда он подошел ближе, то оказалось, что многие гробы не закопаны, а просто положены на поверхность земли и присыпаны сверху грунтом. Причем с некоторых гробов ветры присыпку давно успели сдуть.

Вова вспомнил беседу своей матери с соседкой, когда женщины, сидя на кухне Осташовых, почему-то заговорили на траурные темы и начали обсуждать монгольские похоронные обычаи. Из того разговора, среди прочего, Вова узнал, что раньше монголы не закапывали умерших, и даже в гробы их не клали, а просто оставляли лежать в степи. В памяти Вовы сам собой воспроизвелся конец того разговора. «Ужас какой-то эти монголы, – говорила, прихлебывая из чашки чай, соседка. – Люди, вроде, добрые, а родственников бросают на съедение животным, как дикари». «Как же они могут хоронить, если им религия не позволяет землю копать? – отвечала мать. – Из-за религии они только коней да верблюдов пасут, не сажают ничего, ни картошки своей не имеют, ни хлеба. Слушай, я в магазине сейчас была, хлеб дают прямо горячий». – «А, хорошо. Надо бы сходить. Ой, заговорились мы с тобой про этих косоглазых. Ну их! Наши теперь мало-помалу приучают их к культуре, так что никуда они не денутся, станут нормальной страной».