— Слушай, — осенило меня вдруг, — а поехали к Машке вместе? Так и мне будет спокойной и для тебя время пролетит незаметней.

Сенька сразу же согласился, добавив, что если Машка такая же красотка, как и я, то он не против обзавестись новой подружкой. Я же в свою очередь поспешила предупредить, что Маша мне как сестра и я не позволю ему запудрить ей мозги.

В милых, ничего не значащих перебранках так и прошел путь до города. В одиннадцать часов мы остановились у городского кладбища. Дождь давно перестал, ему на смену выглянуло теплое солнышко и над землей, прогретой яркими лучиками клубился легкий туман.

Сеня, было, вызвался пойти за компанию, но я попросила подождать в машине и он, пользуясь случаем, разложился на переднем сидении, укрывшись прихваченным из дому пледом.

Помню, как боялась приходить сюда по началу. Стоило ступить на усеянную густой травой землю, как становилось нечем дышать, горло разъедала горечь, а грудная клетка сжималась до тех пор, по не превращалась в сдавленную со всех сторон плоскость.

Сейчас всё иначе. Я более-менее смирилась с утратой родительницы, научилась бороться со слезами, разглядела в вездесущей тишине не только грусть и печаль, но и умиротворение. Да, как бы дико не звучало, но только здесь я могла успокоиться, прислушаться к собственным мыслям, выговориться.

— Здравствуй, мама, — присела на корточки у гранитной плиты, с любовью оглаживая высеченные в камне до боли родные черты. — Как ты тут? Соскучилась?.. Я тоже соскучилась, — улыбнулась мягко, уже не плача. Прошли те времена, когда сидя на лавочке, могла часами рыдать, сокрушаясь над своим одиночеством. Сейчас всё иначе. Вместо слёз — долгие монологи. Вместо горьких улыбок и причитания «почему?» — тихая грусть и смирившаяся боль. — Я сделала кое-что плохое, — опустилась на край плиты, сметая ладонью прошлогодние листья. — Ну, как плохое… смотря с какой стороны посмотреть. Ты точно бы обрадовалась, узнав, что твоя Ладка-Мармеладка влюбилась. Да, можешь себе представить? Влюбилась. При чем сильно, мам. Настолько, что если он сейчас исчезнет — жить без него не смогу. Но… ты даже не догадываешься, в кого именно. — Подтянула к подбородку согнутые в коленях ноги и, обхватив их руками, отстраненно посмотрела вдаль. — Помнишь Лёшку?.. Он ещё жутко раздражал тебя?.. Вот в него и влюбилась. Видишь, как сложилось… ты переживала за Вику, а оказывается… следовало переживать за меня. Не знаю, как это произошло… С детства ли воскресло это чувство или недавно накрыло, не могу сказать, но… полюбила того, кто ещё ни разу не посмотрел на меня, как на женщину. Мой разум смеется надо мной, мам, насмехается в открытую, обвиняя в глупости, а вот сердце… ему достаточно самой малости — его присутствия рядом, даже если «это рядом» означает холодное отчуждение. Это такое безумие… — рассмеялась, вытирая катившиеся по щекам влажные дорожки, — самое настоящее помешательство. Я уже смирились, что никогда не увижусь с ним… и тут такая встреча. Мам, я тогда была сама не своя, но именно в тот момент, обнимая его, была самой счастливой. Я постоянно повторяю себе: «Ты для него никто, всего лишь напоминание из прошлого, маленькая девочка, неожиданно повзрослевшая. Только и всего», но мне плохо… так плохо, что не знаю, как быть. Это и есть любовь, мам? Когда радуешься от понимания, что дышишь с ним одним воздухом, когда смотришь в глаза и медленно умираешь от невозможности произнести «люблю» — это она и есть?.. — сглотнула болезненную колкость, глядя на копошившихся в траве солдатиков. — Никогда бы не подумала, что любовь может быть настолько многогранной. В ней столько горечи, столько отравляющего душу яда и одновременно… она сама жизнь…

Легкий ветерок шевелил волосы, играл с одинокими елями, перебирал длинными ветвями росшей у могилы берёзы, навевая воспоминания из прошлого.

В них мы пекли знаменитые некрасовские вафли на школьный ярмарок. Ругались за первую двойку и потерянный бант. Смеялись над сочинением «Когда я выросту — стану космонавтом». Мама тогда ухахатывалась до слёз, представляя меня в космосе, а мне было радостно, что смогла рассмешить её. Мы даже песни пели одни и те же, при чем, начинали одновременно, ни с того ни с сего, и следом замирали, удивленно уставившись друг дружке в глаза…

Так и сидела на прохладной плите, улыбаясь драгоценным воспоминаниям и перебирала на запястье крошечные звенья серебряного браслета, подаренного мамой на десятилетие.

Хорошо, что приехала, что выговорилась, вернула давно утерянное чувство легкости и умиротворения. Реально вздохнула на всю мощь легких, сбросив с плеч давящую тяжесть.

Казалось, время остановилось, но когда посмотрела на часы — тихо ахнула, обнаружив, что прошло почти два часа. А ведь ещё надо наведаться к Машке и успеть вернуться в универ.

Зато Сеня выспался после очередной бессонной ночи и теперь во всю потирал заспанное лицо, пытаясь взбодриться.

— Всё? — поинтересовался, как только я подсела к нему в салон.

Просто и кратко. Без всякой соли на раны и искреннего сочувствия. Не нуждалась я в нем, что раньше, что сейчас.

— Ага, теперь поехали к Машке, только Сень, предупреждаю, без наглёжа, хорошо? Держи свои пошлые шуточки при себе!

— Обижае-е-ешь, — протянул хрипло, разворачиваясь в направлении города. — Ты ещё не знаешь, насколько твой дружбан умеет быть воспитанным. Мы не только гуляем до утра да девок трахаем.

— Да Вы что?! — наигранно удивилась, параллельно выполняя обязанности штурмана. — Тогда удивите меня, Арсений Викторович, потому что до сих пор за вами числились только эти два качества.

Мироненко принялся наигранно возмущаться, дескать, сколько лет дружим, а я так и не разглядела в нем истинного джентльмена, и посоветовал прикупить очки, а я впервые за долгое время хохотала до колик, чувствуя, как легко и радостно становится на сердце.

— Кто там? — послышалось за дверью. Ничего не меняется, всегда один и тот же вопрос. Я обхватила руками купленный в кондитерской торт и подмигнула Арсению, намекая подыграть.

— Открывайте, полиция! — пробасил он, придав ещё большей густоты низкому голосу. Я ударила его коленкой под зад, покрутив у виска пальцем.

Сенька только хотел возмутиться, недовольно потирая ушибленное место, как тётя Надя распахнула дверь, видать, рассмотрев нас в глазок. Ясный пень, какие из нас менты, когда в одной мордашке точно признала подружку дочери, а вторая, патлатая, с серёжкой в ухе, вряд ли от мира сего.

— Владочка, вот так сюрприз! Проходите, проходите, — поманила в прихожую, распахнув объятия. — Выросла-то как! Красавица!