Шрифт:
Тогда исчезли за ширмой две другие девушки и вскоре появились вновь, неся уставленные подносы.
– Старуха прислала тебе варенье, - сказала одна.
– Розовое варенье и щербет, - прибавила другая.
Но Гаврилеску впился глазами в кружку, наполненную до краев водою, и, хотя рядом стоял толстый зеленый матового стекла стакан, схватил ее обеими руками и поднес к губам. Он пил долго, шумными глотками, запрокинув голову. Опорожнив кружку, со вздохом поставил ее на поднос, вытащил один из платков и, отирая лоб, провозгласил:
– Барышни! Как же мне хотелось пить!
Я слышал о некоем полковнике Лоуренсе...
Девушки понимающе переглянулись и прыснули. Они хохотали от всей души все громче и громче. Гаврилеску смотрел на них удивленно, но вдруг лицо его осветилось улыбкой, и он рассмеялся тоже. Потом долго еще молча утирал лицо платком и наконец сказал:
– Если позволите, я бы тоже хотел спросить вас. Интересно узнать, что это вас так разобрало?
– Мы смеемся, потому что ты назвал нас барышнями, - сказала одна из девушек.
– Здесь-то, у цыганок...
– Неправда!
– прервала ее другая.
– Не слушай ее, она хочет тебя обмануть. Мы смеемся потому, что ты по ошибке выпил из кружки, а не из стакана. Если бы ты пил из стакана...
– Не слушай ее!
– вступила третья.
– Она хочет тебя обмануть. Я скажу тебе правду: мы смеемся потому, что ты испугался.
– Это неправда! Неправда!
– запротестовали две другие.
– Она хочет проверить, не испугался ли ты...
– Он испугался! Испугался!
– повторяла третья.
Гаврилеску шагнул вперед и торжественно поднял руку.
– Барышни!
– возгласил он с обидой.
– Вижу, что вы не знаете, с кем имеете дело. Я - человек не рядовой, не обычный. Я - артист. И прежде чем я имел несчастье стать учителем музыки, я пережил поэтическую грезу.
– И, помолчав, он воскликнул патетически: барышни! В двадцать лет я познакомился с Сильдегард, я пленился ею, и я ее любил!
И с глубоким вздохом он опустился в кресло, придвинутое ему одной из девушек.
– Ах!
– продолжал он после долгого молчания.
– Почему вы напомнили мне о трагедии моей жизни? Ведь вы уже, наверно, поняли: Хильдегард так и не стала моею женой Что-то случилось, случилось что-то ужасное...
Девушка протянула ему чашку кофе, и Гав-рилеску принялся задумчиво, маленькими глотками пить его.
– Случилось что-то ужасное, - продолжал он, помолчав - Но что? Что могло случиться? Мне хотелось бы знать, но я не могу вспомнить, И то правда: я не думал о Хильдегард очень много лет. Я смирился. Я сказал себе: 'Гаврилеску, что было, то прошло!' Нет счастья артистам. И вдруг только что, войдя сюда, вспомнил, что и мне знакома благородная страсть, я вспомнил, что любил Хильдегард!..
Девушки переглянулись и захлопали в ладоши.
– И все же я была права, - сказала третья.
– Он испугался.
– Да, - согласились остальные.
– Ты была права: он испугался...
– Не понимаю, о чем вы...
– Ты испугался, - сказала одна из девушек, шагнув к нему, и в голосе ее был вызов.
– Ты испугался сразу, как вошел...
– Вот почему тебе так хотелось пить, - сказала другая.
– И с тех пор ты все уходишь от ответа, - добавила первая.
– Ты избрал нас, но боишься не отгадать.
– Ты должен сперва отгадать, - подхватила третья девушка.
– Отгадать, кто из нас цыганка, кто гречанка, а кто еврейка...
– Если ты утверждаешь, что не испугался, попробуй сейчас, - продолжила первая.
– Отгадай. Кто цыганка?
– Кто цыганка? Кто цыганка?
– эхом отозвались девичьи голоса.
Си улыбнулся и снова стал разглядывать девушек.
– Вот это мне нравится, - заговорил он, вдруг придя в хорошее расположение духа.
– Значит, узнав, что перед вами артист, вы решили, будто я не от мира сего и понятия не имею, как выглядит цыганка...
– Но ты снова уходишь от ответа, - прервала его одна из девушек. Угадай же.
– Значит, - продолжал упорствовать Гав-рилеску, - вы думаете, что я лишен воображения и не могу угадать, как выглядит цыганка, в особенности если она молода, прекрасна и обнажена ...
Ибо он угадал их с первого взгляда. Та, что сделала шаг ему навстречу, обнаженная, очень смуглая, черноволосая и черноглазая, без сомнения, была цыганка. У второй, тоже обнаженной, но прикрытой матовой зеленой вуалью, тело было неестественно белым и отливало перламутром, а ноги обуты в золотые сандалии. Эта могла быть только гречанкой. Ну а третья, без сомнения, была еврейкой: длинная юбка вишневого бархата обтягивала ее стан, грудь же и плечи были обнажены, ярко-рыжие волосы собраны на макушке в хитроумную прическу.