Не участвовал в общем веселье Африка. Обняв гитару, он сидел чуть поодаль от шумной суматохи третьего круга похмелья, и на его лице была блаженная улыбка, глаза внутрь… так улыбаются старики, когда вдруг вспомнят счастливую минуту юности, вспомнят без грусти о невозвратном, наоборот – с радостью, что она была, была не с кем-то, а с ним, с ним!..

– Штрафную Тимофеичу, – крикнул Николаич

– Штрафную, штрафную! – подхватили все.

Кружку Тимофеич взял как-то автоматически, пить, конечно, не собираясь.

– И что за праздник? – начальственная интонация едкой строгости у него никогда не выходила, не вышла и сейчас.

– Праздник, праздник, – призывно чокался с ним Николаич, – долго объяснять, так поверь, Тимофеич – праздник.

– А это кто у вас?

– Вася… отдыхает, ему хорошо.

В то, что брошенному в траву человеку хорошо, Тимофеич усомнился – на вдохе тот прерывисто всхрапывал, а на выдохе страдательно вымучивал какое-то непонятное слово: «эльбя-я-яткс… хр… хр-р-р… эльбя-я-яткс…»

– Через полчаса надо быть в поле, а вы тут!..

– Да будем!

– Будем, будем! – загалдели хором, то ли подтверждая намерение быть в поле, то ли привычно выкликая стандартный бестостовый тост: «будем!» и стукались, стукались точёными стаканчиками и кружками.

И Тимофеич… выпил.

Семён, трезвый, так и стоял около «Урала», пытался осмыслить случившееся. Не получалось. «Или тоже треснуть? Ладно, отвезу Тимофеича, а на поле уже и тресну, кто-то должен быть и посветлей, вчера эвон как надрались, мертвецкого от мёртвого не отличили», – настроение было паршивое: для Тимофеича он паникёр и обманщик, для команды вообще белая ворона. Слазил в палатку, вынес пачку скреплённых листов, испещрённых столбиками слов, сунул в нагрудный карман рубашки маленький блокнотик с огрызком карандаша.

– Ты чего не в обойме? – спросил придурковато улыбающегося Африку. Тот посмотрел на Семёна блуждающим взглядом, и показал пальцем на скрюченного Орликова.

– Живой.

– Вчера спьяну не разглядели, бывает.

Африка покачал головой.

– Не-ет, не-ет, Сеня!.. Разглядели. Ещё как разглядели. Ты же сам в палатку со мной лазил, пульс щупал, зеркальце к носу приставлял, в зрачок фонарём светил.

– И что ты хочешь сказать?

Африка в ответ только снисходительно, но не без хитрецы, улыбнулся, как долго не выигрывающий покерщик при открытии флэш-рояля против королевского стрита картёжного везунчика.

– Сами были чуть живые, что могли рассмотреть? Да ещё в полутьме, – отмахивался Семён. Мысль о воскресении пришла и ему, но неприятно было, что приватизировать её собрался этот полупопик. Как будто если Орликов воскрес, то все теперь должны Африке по рублю. – В коме он был.

– И остыл в коме, и коченеть начал, да?

– Случается и такое.

– Правильно! Правильно – случается! Потому и пасха.

– Сравнил…

– Перед Отцом все равны, – быстро сообразил ответить Африка, – воскрес!

– Нет, здесь другое.

– Да хоть другое, хоть третье, хоть пятое-десятое. Был человек мёртв, стал жив. Что тут другого?

– Понять физику процесса…

– Какую вам, физикам, физику? Нет у Господа никакой физики, химии и математики, эти мыши живут только в ваших перезрелых тухлых тыквах, у Господа всё просто.

– Было бы просто…

– Не в том смысле просто, что легко, а в том смысле что просто.

– Вот и понять, как это просто происходит.

– Не надо ничего понимать! Надо верить, а не понимать.

Подошёл Аркадий.

– Вы тоже заметили? – спросил заговорщицки.

– Что?

– Ну… рожу его? Вчера же он её расцарапал о камни, и синячище был под левым глазом, а теперь нет ни ссадинки.

Африка счёл это подтверждением свой версии, воздел руки.

– Воскресение и – преображение.

– Как ты и сравниваешь: Христос и … Орликов.

– Христа, выходит, всё-таки признаёшь?

– Отстань.

– А как же «Первые шаги?..» – с укором спросил Африка.

– Вторые пора уже делать, третьи, пятые, а у нас всё первые, – опять отмахнулся Семён.

– Нет, первые – они и вторые, и третьи, и пятые.

Странно разошлись после той брошюры духовные пути Семёна и Африки. Семён, вдохновитель и соавтор (хоть на книжице «Первые шаги в православном храме» и значилось «Составитель дьякон Владимир Сидоров», и это было так, и дьякон Владимир, тоже скромняга, нашёл вариант против гордества – «составитель», идея и план книжечки были семёновы) к религиозной теме вдруг охладел, а Африка, всего-то и делавший, что сопровождал иногда друга в Церковь Рождества Богородицы в Старое Симоново, где в тесной комнатке за трапезной Семён и дьякон Владимир бесконечно черкали и правили два десятка листков, наоборот – проникся. Может быть, если бы не получил гитарой по лбу, оставался бы ждать на Автозаводской и пить пиво, но после «гитарного гласа» тянуло в церковь, тем более, что таинственный дьякон, которого Семёну порекомендовали, как чуть ли не единственного, кто мог бы взяться за осуществление его идеи, оказался Африке знаком: отец Владимир был в недавнем мирском прошлом бард и они несколько раз встречались на слётах, концертах и каких-то необязательных спевках. Был бард – стал поп. У Африки тоже не срослось с КСП, этим большим ноющим костром, залитого в конце концов обильными жидкими сладкими соплями. Всему своё время. От их песенного куста «Французская горка», входившего в большой вдовинский (Валерка Вдовин, начальник) куст «Новослободский», только они с Семёном и остались; Валерка Белоусов ушёл в геронтологический комсомол, Юрка Лаптев – в депутаты и рыбалку, Люда Корчагина… а куда делась Корчагина?