Количество плакальщиков по еще не случившимся трупам сегодня растет в геометрической прогрессии. Жены-мироносицы обоего пола несут миро и ладан к пустой могиле, в которой еще никого нет. Вопрос выживания – остановить это шествие, обуздать ряды плакальщиков, избежать щедрой жатвы. Впрочем, в целях конспирации плакальщики, скорее всего, обойдутся без излишеств. Зачем обряжаться Тотом, если вы и так в него превращаетесь благодаря скафандру, каким является любой интернет-аватар, любой аккаунт в социальной сети.

Одна из причин того, что люди вновь стали «структурами, которые вышли на улицу», состоит в том, что они хотят сбросить с себя виртуальные робы, неотличимые от статуса марионеток ложного творца, Иалдобаофа. Ношение этих роб стало в какой-то момент неотделимо от интернирования в домашние камеры предварительного заключения. Могут сказать: да, но ведь политическая борьба вируса не отменяет его черную работу, люди ведь умирают, а статистика не врет. Конечно, не отменяет, однако проблема в том, что черная работа и политическая борьба – одно и то же. Черная работа – часть политической борьбы.

С этой точки зрения все попытки выйти на улицу только на первый взгляд отдают инфантильностью. Они отражают стихийное оформление беспартийных, которые сами себе партия, и эта партия каким-то безошибочным чутьем понимает, что борьба с вирусом подталкивает играть по его правилам, становиться добровольным помощником его партии. К слову сказать, в этой роли не захотел фигурировать и президент Путин, который обозначил государственные меры все-таки не как карантин, а как «самоизоляцию». То есть как такой режим, которой не посягает на свободу воли. Можно только благословить тех несознательных, которые, подобно евангельским «нищим духом», вышли на улицы, чтобы попрощаться с довирусной жизнью и встретить во всеоружии жизнь новую, послевирусную.

Вирус создал новое общество, и это общество только на первый взгляд включает заболевших, носителей и потенциальных жертв. В действительности оно включает в себя прежде всего инфраструктуру. Противостояние ей возможно только в форме интериоризации (овнутрения) и удвоения ее на уровне самой экзистенции. Виртуализация вируса имеет значение магической процедуры. Это магия переноса, магия метафоры. Был вирус реальный, стал медийный, информационный, «хайповый». Короче говоря, это та самая магия, которая играет с масштабами, одновременно уменьшает и увеличивает то, с чем имеет дело. Превращает мышей в великанов, а великанов – в мышей. Однако это еще не все.

Виртуализация микроорганизма совершает с ним в масштабе общества то же самое, что совершает пастеризация в масштабе конкретного индивида. Иными словами, превращение вируса в медиавирус обессиливает его, стерилизует как только можно, попутно снабжая ролью, сценографией и партитурой, которые причитаются ходульным образам злодеев. Жертвам от этого, конечно, ни холодно ни жарко, но социальный эпистемолог открывает любопытные обстоятельства, которые принято не замечать. Суть их в том, что между пастеризацией, виртуализацией и магией переноса («преувеличения» [3] ) существует заметная связь.

По правде говоря, это один и тот же процесс, который просто по-разному понимается. Положение дел описывает поговорка: «И жрец, и жнец, и на дуде игрец». Разницу определяет инфраструктура, показателем развития которой является дифференциация («разделение труда»). Оформляясь как набор специализированных «экспертных» кодов, эта дифференциация не дает распознать, зашифровывает предпосылки, в рамках которых указанный процесс дает о себе знать. Дистанцированный наблюдатель («ученый», «администратор»), включенный наблюдатель («философ», «шаман») и медийщик («говорящее сообщение», функция инфоканалов) встроены в одну систему отношений, знаков и вещей. Однако встроены они в нее таким образом, чтобы не быть в курсе, что эта система одна на всех.

Стороннику «строгого» знания кажется, что он имеет дело только с «настоящими» вещами, гуманитарий думает, что все для него служит знаком, медиадеятель же считает, что чем бы он ни занимался, он организует отношения. Бруно Латур волевым решением предложил прекратить этот известный со времен Канта «спор факультетов». Однако спор закончится только тогда, когда участники поймут, что они альтер эго друг друга. Подобное осознание возможно только на фоне апокалипсисов разной степени сложности. Впрочем, верно и обратное: некая пограничная ситуация не столько раскрывает единство наблюдателей, каждому из которых кажется, что он находится «на своей колокольне», сколько порождается тем обстоятельством, что они открыли свое сходство.

С этой точки зрения эпидемия и аналогичные ей кризисные ситуации нужны только лишь для того, чтобы показать единство жизненных форм, которые обычно воспринимаются разделенными. На первый взгляд может показаться, что в выигрыше опять оказывается инфраструктура. Но это только первое впечатление, ибо инфраструктура может как создать новые разделения, которые соответствуют новым единствам, так и оказаться погребенной непримиримыми к себе единствами, обнаружившими, что их имманентизация равносильна ведению войны любыми средствами.