— Уверена.

— В таком случае уедем, донья Кармела, я найду вам подходящее убежище, пока не отыщется ваш отец.

— Нет, друг мой, я не уеду. Я не могу следовать за вами!

— Как! Кто же вам мешает?

— Не говорила ли я вам, что сама себя не понимаю. Час тому назад я была бы счастлива следовать за вами, теперь — не могу.

— Что же произошло с тех пор?

— Послушайте, дон Хуан, я буду откровенна с вами: я вас люблю, вы это знаете, и считаю за счастье быть вашей женой. Но если бы даже все мое счастье зависело от того, покину ли я эту комнату или нет, я не выйду из нее.

— Бог мой! Извините меня, донья Кармела, но я скажу, что это безумие, это сумасбродство!

— Нет, это… Боже! Я и не знаю, как выразиться, настолько не понимаю сама себя… но мне кажется, что если я покину эту комнату против воли того, кто меня в ней удерживает, я совершу дурной поступок.

При этих странных словах изумление полковника возросло до такой степени, что он не нашелся, что ответить, а только устремил на девушку удивленный взгляд.

Кто любит, никогда не ошибается в чувствах той, кого любит.

Молодой человек инстинктивно догадывался, что Кармела в своем решении поступала так, как подсказывало ей сердце.

В эту минуту дверь отворилась. Вошел Белый Охотник За Скальпами.

Полковник понимал, что подобное поведение молодой девушки объяснялось, вероятно, тем, что она находилась под воздействием какого-то таинственного события, о котором могла судить только сама.

Для обоих собеседников, в замешательстве стоявших друг против друга, большим облегчением было появление старика. Не отдавая себе отчета в своих ощущениях, молодой человек понял, что это явится для него большой помощью. В походке и движениях старика заметно было достоинство, которого до сих пор Кармела не видела.

— Извините, дети мои, если я вам мешаю, — сказал он с мягкостью, заставившей затрепетать его слушателей.

— О! — продолжал он, притворяясь, что не замечает произведенного впечатления. — Простите, полковник, что обращаюсь к вам фамильярно, но я так люблю донью Кармелу, что невольно испытываю любовь ко всем, кого любит она. Старики — эгоисты, вы это знаете, тем не менее, выйдя отсюда, я думал о вас.

Кармела и полковник посмотрели на него с удивлением.

Старик улыбнулся.

— Судите сами: я только что узнал от одного бродяги, что индейское подкрепление обогнуло наши линии и соединилось с врагами. Среди них находится лесной охотник по имени Транкиль.

— Мой отец! — радостно вскричала Кармела.

— Да, — сказал Охотник За Скальпами, подавляя вздох.

— О! Простите меня, — сказала молодая девушка, протягивая ему руку.

— Милое дитя, за что мне сердиться, разве не естественно, что ваше сердце стремится к отцу?

Полковник смотрел на обоих с большим удивлением.

— Вот что я придумал, — продолжал старик. — Сеньор Мелендес будет просить у генерала Санта-Анны полномочия отправиться парламентером к противникам. Он увидится с отцом доньи Кармелы и, успокоив его на ее счет, скажет, что если тот желает получить свое дитя, то я сам отведу ее к нему.

— Но, — воскликнула молодая девушка с живостью, — это невозможно!

— Отчего же?

— Разве вы — не враг моего отца?

— Я был врагом охотника, мое дитя, но никогда не был врагом вашего отца.

— Сеньор, — сказал полковник, подходя к старику, — извините меня. До сих пор я не знал вас, но теперь вижу, что вы— великодушный человек.

— Нет, — ответил тот, — я — отец, потерявший дочь и убаюкивающий себя приятным заблуждением. Но время не терпит, полковник, поезжайте, чтобы вернуться скорее.

— Вы правы, — ответил молодой человек, — до скорого свидания, Кармела.

И не дожидаясь ответа, он вышел.

Но, достигнув линии авангарда, полковник узнал, что приказано выступать, и, вынужденный повиноваться приказанию, должен был отложить визит к генералу до другого раза.

Новость, принесенная Белым Охотником За Скальпами, оказалась верной. Транкиль с товарищами, обогнув мексиканские линии с ловкостью, которой отличаются индейцы, соединились с арьергардом техасской армии, которым командовал Ягуар.

К несчастью, они застали только Джона Дэвиса, сообщившего им, что Ягуар отправился к генералу Хьюстону с важным донесением.

Американец не решился рассказать Транкилю о его дочери, поскольку при этом должен был бы упомянуть и о сделке, предложенной главарем бандитов. Он не счел себя вправе разглашать важную тайну, не принадлежащую ему. Таким образом канадец, не зная, что произошло, не подозревал о том, что его дочь находится достаточно близко. К тому же время для расспросов было неудобным: поход начался, а во время отступления офицеры, командующие арьергардом, слишком заняты, чтобы разговаривать.