— Ещё раз повторяю, ты не болен, — проговорил тот. — Тонни подал мне хорошую идею, за воплощение которой я могу лишиться лицензии, но если у тебя хватит смелости, мы завтра это сделаем.

— Что именно? — заинтересовался инспектор.

— На какое-то время избавим тебя от тотального самоконтроля и отпустим в полёт. Может, ты увидишь что-то важное с заоблачных высот.

— Понял, — рассмеялся он. — Дурман, белена, настойка из мухоморов?

— Почти угадал. Есть травы, которые открывают истину.

Куренной уже серьёзно взглянул на МакЛарена.

— Истина может быть довольно пугающей. Впрочем, я согласен. Мне нужно придти в себя. Причём, на сей раз, очень быстро, — он бросил полотенце на место и обернулся к Хэйфэну. — Продолжим, сенсэй? Если, конечно, вам не слишком неприятно тратить на меня своё драгоценное время?

— Нет, — покачал головой тот, задумчиво глядя на инспектора. — К тому же мудрецы говорят, что, помогая другому, помогаешь себе. Я тоже нуждаюсь в помощи. В отличие от других, я не думаю, что вы виноваты в том, что случилось с Кириллом. Я знаю, что вы помогли ему, а он пытался помочь вам. Вы оба были одиноки, но, встретившись, обрели что-то, что вернуло вам надежду. Вы похожи.

— Вы видите сердцем, Ветер, — проговорил Куренной, печально улыбнувшись. — Я ещё в школе заметил, что Черкес потихоньку подражает мне, а сам так же втихаря учился у него. Мне нравилась его бесшабашность, его азарт. Это то, чего мне не хватало изначально. Он научил меня многому, сам того не замечая. Без него я не сделал бы и половины того, что мне удалось. Он очень помог мне.

— Он встретил свою судьбу, как положено воину.

Куренной несколько удивлённо взглянул на Тонни, а потом на погрустневшего МакЛарена.

— Так вот в чём дело? — воскликнул он. — Вы все решили, что он погиб?

— Ты думаешь, нет? — оживился Джулиан.

— Десять против одного, что он жив, — уверенно проговорил инспектор. — У него же выживаемость, как у Грума. У него талант выкручиваться из любой передряги, я его с детства знаю. Он учился у лучших разведчиков дальнего космоса, и был весьма способным учеником. Да то, что он выжил в этом восьмилетнем кошмаре, неужели ты думаешь, что это случайность?

— Ты сказал, против одного, — напомнил МакЛарен.

— Вероятность гибели остается всегда, но если его не убили сразу, он вывернется и на этот раз, — ответил Куренной, и неожиданно добавил: — Но лучше б на его месте был я.

Джулиан внимательно посмотрел на своего пациента и с неожиданным облегчением заметил, как вспыхнули шалые изумрудные искры в его прежде похожих на омуты глазах.

Кирилл увидел, как дрогнули и разошлись в стороны тяжёлые створки ангарных ворот, открывая чёрное, чуть подсвеченное звёздной пылью космическое пространство. Серебристый, чем-то похожий на карманный фонарик лайнер мягко приподнялся над полом и стремительно рванулся вперёд, вылетая из ангара. Почти тут же звёздная пыль снаружи осыпалась в сторону, и Кирилл понял, что «Сангрил» разворачивается, чтоб устремиться в погоню. Всё, больше от него ничего не зависело.

Он прислонился спиной к стене и сел на пол, глядя на свободу, проносившуюся мимо со скоростью тысяч километров в час. Холодную, смертельную свободу, которую отделял от него невидимый занавес силового поля и покрытые пылью стёкла надстройки.

Он знал, что довольно часто Псов, проваливших задание, публично казнили в назидание другим. Его почему-то это никогда не удивляло. Он знал, что если провалится сам, его тоже могут убить. Так положено, что сделаешь. Всё ясно, как день. Напортачил — отвечай. А если его накроют здесь, в ангаре, да ещё в десантном «хамелеоне» Объединённого космофлота, со всеми причиндалами диверсанта, с оружием в кобуре, то и вовсе разрежут на мелкие кусочки, а голову повесят на видном месте.

Он остановившимся взглядом смотрел в темноту между створками ворот, вовсе не думая о том, что там происходит. Ему казалось, что он вообще ни о чём не думает. Но он думал. О том глотке свободы, который вырвал у жизни напоследок, о маме, отце, брате и племяннике, которого так и не успел подержать на руках. Об Акеле, блистательном и безупречном, до которого когда-то так хотелось дотянуться. Об этой его искренней и какой-то отчаянной прощальной просьбе вернуться. Ах, как Кириллу хотелось исполнить эту просьбу!

А теперь, что ж? Он поймал себя на том, что смотрит в космос, повторяя фразу, которая недавно так эффектно прозвучала на мостике «Пилигрима», а теперь казалась трагическим пророчеством:

— Мне понятно, ради чего стоит жить, и за что, действительно, не жалко умереть. Не жалко умереть…

По крайней мере, не зря, не впустую. Умирать было обидно, но хотя бы на сей раз, он знал, ради чего. Ради людей на лайнере, ради ребят, которые за эти дни стали почти родными, ради Акелы и Яна Казимировича, которым не придётся за него краснеть. Может быть, его даже наградят. Медалью или, возможно, даже орденом. Посмертно. И вручат орден родителям. Отец вобьёт в гостиной гвоздь в стену над маминым роялем и повесит на него рамку, в котором будет поблескивать солнечными лучами его первая и последняя награда. А рядом будет висеть его голография. Та самая, смешная, где у него дурацкая ухмылка от уха до уха и оттопыренные уши. И волосы торчком.