– А что, Витюша, может, все же тряхнем стариной, елки зеленые?!

Простреленная навылет грудь моя сладко и томительно заныла. Речь шла вот о чем. По его словам, в трех часах лета от Лимонеи, на седьмом небе простиралась благословенная Эмпирея, страна буйных синих трав, высоких помыслов и воздушных замков. Раньше, когда он заводил разговор о нашем возможном туда бегстве, я только отмахивался: курица, мол, не птица, а я, Тюхин, уж никак не ангел небесный. Но судя по какому-то особенному, звездному блеску его карих, чуть навыкате, глаз - сегодняшний вопрос был поставлен ребром.

– Ну, так летим или нет?
– нетерпеливо копнув землю копытом, спросил Пегас.

Я невесело улыбнулся.

Что и говорить, погостить у Муз, на брегах экологически безупречной Иппокрены, поскрипеть гусиным перышком вдали от этого безумного бардака - это дорогого стоило! Смущало лишь одно: заветная дверь в подвал, надежда найти которую ни на мгновение не покидала меня, находилась, конечно же, не на седьмом небе...

Вздохнув, я обнял его за шею.

Где-то далеко в ночи сухо щелкнул выстрел. Взлаяли псы. Я ворохнул полешко и мириады гаснущих на лету искр устремились в звездную высь...

На рассвете разбудил неведомо откуда взявшийся Петруччио. Бестолково маша крыльями, он тревожно возвестил:

– Эх, пр-ропадем!.. Полундр-ра!..

О, если б это была его очередная дурацкая шуточка! Увы - дивные райские городишки были окутаны дымом. Пожары полыхали сразу в нескольких местах. Татакал пулемет. Дороги, полные беженцев, шевелились, как щупальца несусветного осьминога. Стало страшно.

– Имя же вам - Содомск и Гоморровск, - глядя с-под ладони, догадался я, новый Свидетель и Очевидец.

С Другом, Товарищем и Братом я попрощался там же, на Горе. Сверкнув фиксой, он крепко, по-мужски, поцеловал меня в губы.

– Ты только свистни, - смахивая копытом скупую слезу, сказал мой, в некотором роде, аллегорический.

Долго еще на фоне багряного, как знамя пролетарской революции, рассвета он умалялся в размерах, сначала похожий на НЛО, потом на экзотическую бабочку-эфемериду, а под конец и вовсе на мошку, микроскопически мелкую, трудно идентифицируемую...

По дороге в Садовск мне внезапно припомнился приснившийся днями сон. Чистое поле. Цокот копыт за спиной. "Это он, Пегас!" - подумал я и, улыбаясь, оглянулся и увидел бешенно мчащуюся прямо на меня гоголевскую Тройку. "Пади! Убью-у!.." - пьяно вскричал кучер Селифан в маршальском мундире. Я пал под колеса, как там, на фронте, падал под гусеницы вражеских танков и Тройка переехала меня. А когда я, утирающийся, приподнялся над травой, сидевший в тачаночке Павел Иванович Чичиков, Междупланетный Прохиндей, Генеральный секретарь Всемирного Интернационала Мертвых Душ, сыпанул по мне из "максима"... Тра-та-та-та-та!..

В городе шли повальные грабежи и аресты. Я перекантовался на пляже, а когда стемнело, пробрался на улицу Соцреализма. Окна "фазенды" были освещены, гремел фокстрот, на занавесках кривлялись тени. Чужие пьяные голоса орали "горько!".

Я хотел подойти поближе, но скрипнула калитка, кто-то схватил меня в темноте за руку.

– Соседушка, не ходи, погубят они тебя!
– горячо прошептала Веселиса.

– Кто?

– Да эти вражины - Мандула с Кузявкиным! Они ведь на тебя засаду устроили, сокол ясный!..

В это время раздался звон разбитого стекла. Идея Марксэновна, взвизгнув, отчаянно запела:

Эх, петь будем, Танцевать будем, А как смерть придет, Эх, помирать будем!..

– Гуляет, гестаповка!
– кутаясь в оренбургский платок, сурово сказала Веселиса Потрясная.
– Они тут такое вытворяют, Тюхин!..

– Господи, да что же теперь делать-то?
– убито вымолвил я.

Веселиса, она же - Констанция, молча взяла меня за руку и мы пошли в ее высокий терем.

Так, как она, меня никто и никогда в жизни не жалел. Больше месяца мы прожили душа в душу. По вечерам моя Василисушка играла на мандолине. А еще она любила медленно расчесывать свои длинные - до пят - девственно русые волосы. Вспоминаю, как однажды, задумчиво глядясь в зеркало, она прорекла:

– Викторушка, любимый, скажи мне сказочку!

– Про что, милая?

– Ах, про что-нибудь про сердечное, жалостливое!..

Я немного подумал и рассказал ей про одну Деревянную Кукушечку, которая взяла да и поселилась Бог знает зачем в одной задубеневшей от боли душе. Как снесла эта Кукушечка яичко, только не деревянное, как на Пасху, а обыкновенное - кукушечье и выпорхнула, такая-сякая, из грудного дупла. И вот кукушонок проклюнулся в назначенный час, застучал изнутри клювом, требуя кормежки. "Это что, это сердце?!
– несказанно удивился обладатель дырявой груди.
– Глупое сердце, не бейся! Лучше скажи - долго ли мне еще на этом свете горе мыкать?.. Эй, чего замолчало? А ну, отзовись!" И Хозяин постучал в свою задубеневшую грудь, и оттуда, из груди, вдруг раздалось: "Шо?! Хто там?!".

– Все?
– спросила Констанция, устремив на меня тревожный, полный неподдельного сочувствия взор.

В эту ночь мы жалели друг друга, как безумные.

О заре я вышел покурить на балкон. Я чиркнул спичкой, но так замер, не веря глазам своим! То, чем занимались на веранде "фазенды" два содомита - Мандула и Кузявкин, даже меня, Тюхина, повергло в шоковое состояние. Я слыхивал о разных извращениях, но чтобы половой акт совершался с использованием раневого отверстия во лбу партнера?! Нет, это было уже слишком! Просто чудовищно, дико!..