– Отец, – позвал он родителя, догоняя, – скажи, отчего ты был с самого начала уверен, что Анна ушла по своей воле? Неужели только потому, что то же самое случилось с мамой?

– Не смеши меня, сын, конечно нет. Она писала мне, ты найдёшь корреспонденцию в той папке, которую получил сегодня утром. Интересовалась жертвенностью и твоей исключительностью. На этот вопрос я не смог ей ответить – если помнишь, ничего исключительного мы в тебе так и не нашли. Не стану скрывать, я полагал, что это могло быть связано с твоим отказом менять цвет силы. Этим предположением я с ней поделился. На некоторое время она успокоилась, но в последней письме снова подняла вопрос Вериной смерти. О! Ты позеленел. Чем же я расстроил тебя на этот раз?

– Ты заставил её почувствовать себя виноватой! Это объясняет, почему она так упорно повторяла, что именно из-за неё я отказался от своего предназначения. Надо полагать, от великого. Что за идиотизм, зачем ты это сделал, отец?!

– Я по жизни предпочитаю не объяснять своих поступков, сын. Некоторые полагают это качество проявлением стопроцентной уверенности в правоте. Хотя вернее было бы ответить честно: я не знаю. Она спросила. Я ответил. Не смог отказать. Как не смог отказать и в последней просьбе. Мы пришли.

Полицейский наряд услужливо расступился перед хозяином и гостями, но Лент не мог идти: – В какой последней просьбе?

– Пойдём, пойдём, ты всё найдёшь в том файле.

Уважаемый Пётр Алексеевич!

Пишу Вам снова, зная, что Вы не будете этому рады, но мне не к кому больше обратиться. Вы должны мне помочь. Я принимаю Ваши упрёки и понимаю Вашу боль – я отняла у Вас сына и да, мы с Вами не всегда находили общий язык, но сейчас у меня появилась возможность искупить свою вину, если в случившемся можно обвинять кого-либо в принципе.

Это очень сложно. Последние несколько месяцев я сплю только стараниями Алевтины. Для окружающих я придумала сказку о новом и ужасно строгом начальнике, это пока выручает, объясняет им мою излишнюю нервозность.

Я не могу Вам описать того, что чувствую, но я знаю, что Ваша супруга перед родами переживала очень похожее состояние души. Не отрицайте, Вы знаете, что она сделала. И что бы Вы об этом ни думали, уверяю Вас, у Веры Васильевны были на то самые веские причины.

Заклинаю Вас именем Вашей жены и сына: расскажите мне, что она говорила перед смертью! Я пыталась восстановить сама, но знаю, что в подобного рода вещах нельзя допускать ошибок, даже малейших. Мне нужна каждая буква, каждая, понимаете? Иначе я не смогу его спасти и никогда себе этого не прощу. Помогите мне.

С безграничной надеждой,

Ваша Анна

Лент смотрел на исписанный лист, не слишком аккуратно вырванный из общей тетради, наверняка такой же, как сотни тех, что остались от Анны. Он сидел на кровати в комнате, в которой сегодня проснулся, и не узнавал её. Ставни были открыты, солнечный свет выбелил ещё недавно казавшиеся ему старинными стены, в которых теперь не было ничего старинного, а если и было, то пряталось под косметикой вполне современного ремонта.

Документы из папки он разбросал по покрывалу кровати и, как только увидел этот, больше ничего не искал.

У окна стояла Алевтина. Не так. У окна молчала Алевтина. Письмо она тоже прочла, но не сказала ни слова. Лент вообще сомневался, что она до конца осознаёт и принимает то, что ей довелось сегодня узнать.

Время от времени он проводил ладонью по бумаге и снова замирал.

– Алевтина, помоги, – как он это сказал? Ведь не собирался.

Она подошла и села рядом. Погладила его по волосам.

– Лентушка, это было так давно... Я могу заставить тебя забыть…

– Не смей!

– Не буду…

Он снова прошёлся по разбросанным документам.

– Она просила заклинание, которое написала чернокнижница для мамы. Где оно?

Алевтина разворошила ладонью разбросанные бумаги и растерянно развела руками.

– Это был такой клочок кожи, тонкий, почти пергамент. Верочка всегда держала его при себе и шептала потихоньку, повторяя. Алфавит латинский. Гласных мало. Здесь ничего такого нет…

– Ладно, жди!

Сидеть Ленту надоело, надо было действовать.

Отца он нашёл в кабинете, тот был чернее тучи, но Лент ничуть не испугался и, положив перед ним письмо, потребовал: – Я хочу закрыть эту страницу моей жизни, отец. Я хочу знать, что было написано на том клочке бумаги, который ты отдал Анне. Больше вопросов не будет.

Отец вздохнул тяжелее и дольше, чем могло показаться нужным.

– Я принимаю твои условия. Где-то нужно провести черту и поставить на прошлом крест.