Мелия шагнула вперед, источая улыбку.

– Орсит, какое счастье снова видеть тебя!

Старец улыбнулся. Столько нежности на лице Эйрин не видела за всю свою жизнь ни у кого.

– Дорогая, это я рад тебя видеть. Ты уж прости, что я не спустился, чтобы поприветствовать тебя еще горячее. У меня сегодня второй день Спокойствия, и мне придется пробыть в таком состоянии еще один. Кстати, коль разговор зашел о нарушении правил, думаю, что Манду не обидится и простит меня.

– Я постараюсь ему в этом помочь, – улыбнулась Мелия. – Не волнуйся, я подойду к тебе сама.

С этими словами она воспарила в воздух и села, сложив ноги, в нескольких футах от Орсита.

– Это она для вас, – фыркнул Фолкен.

Лирит придвинулась ближе – на лице ее читался нескрываемый восторг.

– Прости меня, Орсит, но как это у тебя получается?

– Что ты имеешь в виду, моя красавица?

– То, как ты паришь в воздухе.

В ответ старец пожал плечами:

– Боюсь, что я и сам толком не понимаю, как это происходит. Просто сижу, как умею, и пытаюсь ни о чем не думать. А потом замечаю, что пол, оказывается, уже где-то внизу, подо мной.

Лирит улыбнулась и кивнула, словно поняла, что он имеет в виду. А вот Дарж нахмурил брови, да так, что лоб ему пропахала глубокая складка.

– А где нам прикажете сидеть? – недовольно буркнул он.

– О, где угодно, мой серьезный друг, где угодно, – и старец улыбнулся.

– Но здесь же сидеть негде, – настаивал рыцарь.

– Странно, странно. – Орсит удивленно склонил голову. – Мне почему-то казалось, что здесь можно сидеть везде.

Эйрин рассмеялась и, скрестив ноги, уселась на пол.

– Правильно сделала, моя милая, – произнес Орсит. – Кстати, какие выразительные у тебя глаза. Тебе не доводилось видеть голубые жемчужины из императорского дворца? Их в мире не больше десятка. Но по сравнению с твоими глазами они лишь тусклая галька. Стоит императору тебя увидеть, как он в гневе вышвырнет жемчужины в окно.

У Эйрин перехватило дыхание. Она почувствовала, как Лирит села с ней рядом и сжала ей руку. Их примеру последовал Фолкен и, наконец, Дарж. При этом у эмбарца предательски хрустнули колени.

– Орсит, – тем временем продолжала Мелия, – сколь о многом нам надо с тобой поговорить! Я ведь не видела тебя целую вечность!

– Полагаю, тогда моя борода была заметно короче и не такая седая, – пошутил старец.

По лицу Мелии промелькнула печальная тень:

– Да, Орсит, ты прав. Но о прожитых годах мы поговорим с тобою позднее. Сейчас же ты должен поведать мне все, что знаешь, о бедном Ондо.

Веселости на лице старца как не бывало, ее место заняла искренняя озабоченность:

– Боюсь, у меня займет не так уж много времени, чтобы поведать тебе все, что мы узнали. Обычно Манду предпочитает держаться особняком от всех раздоров и склок между другими богами, но даже он на сей раз оказался втянутым в то, что произошло. Я обычно посылал в город моего доброго Ландуса – того, что привел тебя ко мне – с поручением быть там моими ушами и глазами. Но он узнал лишь то, что я без того уже слышал собственным сердцем и что, без сомнения, уже слышала ты. Крики богов, перебивающих друг друга, и ссоры их последователей.

– Да, я их слышала, – кивнула Мелия. – Они громче, чем рокот моря.

– Как мне представляется, каждый храм обвинил остальных в заговорах и интригах, – продолжал Орсит. – Что, в общем-то, недалеко от истины. В конце концов, это Таррас. И тем не менее, несмотря на все их козни, в злостном преступлении невозможно заподозрить ни один из храмов. Кстати, не один только Ондо потерян для нас. Убиты еще семь жрецов и жриц из других храмов. И главное, как я ни бьюсь, я не вижу в этих злодеяниях какой бы то ни было закономерности. Такое впечатление, что жертвы убийств выбраны наугад.

– Орсит, не сочти мой вопрос оскорбительным, – вмешался Фолкен, – но разве раньше храмы не пытались строить друг другу пакости?

– Пытались. И хотя Манду редко принимал участие в этих склоках, боги большие любители выяснять отношения, создавать союзы, перетягивать на свою сторону сочувствующих, а затем предавать их, и все для того, чтобы укрепить свои позиции и увеличить число последователей. Я опасаюсь, как бы некоторые храмы – из тех, что не отличаются добродетелью – не прибегли при случае к запрещенным приемам. Кровь жрецов льется не в первый раз. Но никогда, за всю двухтысячелетнюю историю Тарраса, убийства не происходили столь часто. Бога больше нет.