В осажденном городе голод мучил несчастных все сильнее, помощи ждать стало неоткуда, и в конце концов капуанцы сдались. Сенаторы Капуи заплатили жизнями за неверный выбор. Одни приняли яд прежде, чем городские ворота открылись перед нами (Пакувий Калавий был среди них). Другие, еще надеясь на милость, отдались в руки римлян. Флакк, пользуясь тем, что Аппий умер и некому уже было вступиться за пленных, расправился с сенаторами с наслаждением — их засекали до смерти, а затем обезглавливали. Печальна оказалась и судьба обычных жителей: одних продали в рабство, других изгнали из родных стен, приказывая селиться там, где укажет победитель — на скудной земле вдалеке от моря, ведь Капуя богатела за счет морской торговли. Лишенный самоуправления обезлюдевший город наполнили вольноотпущенники и пришлые люди, сюда стекались италийцы, что остались без крова из-за войны, они занимали чужие дома, садились за чужой стол, и роспись на стенах, что прежде радовала глаз хозяина, ничего не говорила новым владельцам.

Мне удалось отыскать несчастную вдову Калавия и исполнить данное Аппию обещание. Вместе с двумя дочерями молодой женщине сохранили свободу (да и кто бы посмел сделать рабыней дочь патриция и консула?). Клавдия держалась на редкость твердо, лишившись и отца, и мужа, и прежнего завидного положения. Когда она вошла в мою палатку в темном платье, держа за руки испуганных малышек, я подумал, что предо мной Ниобея, ищущая спасения от гнева Дианы [60] . Я принял ее радушно, говорил любезно, поручил Диодоклу девочек, а сам после трапезы долго расспрашивал о Ганнибале — ведь Пуниец в тот год, когда Капуя открыла перед ним ворота, пировал в доме Калавия. Она говорила о полководце сдержанно, но, как мне показалось, с изрядной долей симпатии. Голос ее заметно теплел, когда она вспоминала Ганнибала, как будто не этот человек принес несчастье ее семье.

— Он умел привлекать на свою сторону людей, — рассказывала Клавдия. — Но всегда был очень подозрителен. Телохранители стояли возле его ложа, даже когда он пировал в нашем доме.

Потом она внезапно стала рассказывать, как старший сын Калавия от первого брака, дерзкий юноша, сохранивший верность Риму, измыслил убить Ганнибала во время пира и даже принес для этого меч, спрятав клинок под одеждой. Однако, прежде чем кинуться на Пунийца, он вызвал Калавия в сад и здесь рассказал отцу о дерзком плане. Калавий перепугался, умолил мальчишку не жертвовать напрасно жизнью, не позорить седины отца, нападая на гостя во время пира. Она рассказывала эту историю красочно, с подробностями и весьма складно. И чем больше она говорила, тем сильнее во мне росла уверенность, что молодая женщина просто хочет спасти пасынку жизнь. Наверняка эту басню они с мужем придумали, пока Калавий медленно умирал от принятого яда в надежде, что фальшивый подвиг сына перевесит подлинное предательство отца. Юного Калавия держали среди знатных пленников, я велел привести его к себе, подробно расспросил о том случае, и он повторил рассказ мачехи слово в слово. Сейчас он был немногим старше, чем я в битве при Тицине, но пять лет назад он еще ходил в детской одежде, и кинуться на Ганнибала мог разве что с деревянным мечом. Но его нежный возраст стал для него защитой — в дни предательства он был не волен решать, служить Ганнибалу или сохранить верность союзника Риму. Я сделал вид, что верю этой басне, записал ее со слов Клавдии довольно подробно и отправил письмо Флакку. На что мне пришел ответ, что жизнь мальчишке будет сохранена. Жизнь, но не свобода.

Я решил не искушать Судьбу, как можно скорее отыскал подходящую повозку для женщины и отправил ее вместе с малышками в Рим, в дом покойного отца, где опекунство над нею принял один из братьев. После окончания войны она уехала в дальнюю усадьбу. Потом Клавдия написала мне, что через вольноотпущенников отца ей удалось выкупить юного Калавия на невольничьем рынке, он приехал к ней в поместье — служить своей госпоже в благодарность за спасение жизни.

Что касается девочек, то их дальнейшей судьбы я не ведаю. Скорее всего, они вышли замуж за людей незначительных и незаметных там же, в провинции.

В той сече ни на жизнь, а на смерть, среди разора, пожаров и смертей единственные нити, что держали нас крепко-накрепко, были нити семейные, за счастье родных мы бились, родные пенаты оберегали до последней крови, впадали в ярость и зверели, теряя их.

Я ощутил это особенно ясно, когда пришло известие, что весной в Испании пали мой дядя и мой отец.

Сразу после взятия Капуи я собирался отправиться к отцу в Испанию, но в тот день, когда я планировал отбыть в Путеолы, чтобы вместе с армией претора Гая Клавдия Нерона пополнить наши силы в Иберии, пришло страшное известие о гибели дяди Гнея и моего отца. И я остался в Риме. О том дне и о своем горе я уже рассказывал. В первые дни я не ведал, что делать дальше. Закралось тяжелое предчувствие, что сенат после донесений о разгроме и гибели Сципионов смирится с потерей Испании и решит сосредоточиться на обороне Италии, тем более что дела здесь шли куда успешнее, нежели на берегах Ибера, так что в итоге кровь моего отца и его людей окажется пролитой напрасно.

Однажды поздно вечером, не в силах более находиться в доме, слыша причитания женщин и фальшивые вопли рабов, я отправился в храм Юпитера Капитолийского. Не помню, как долго я стоял в целле храма, размышляя о том, что случилось (общался с Юпитером, как считали другие). Все эти годы из Испании приходили донесения о победах, братья Сципионы присылали взятую в боях добычу. Я бы мог через три-четыре года получить их легионы в наследство. И вот вместо богатой усадьбы мне предлагают обгоревшие руины…

«А почему бы и нет?» — сказал я сам себе. Разоренное поместье — все равно поместье. Обремененное долгами наследство — все равно наследство. Почему бы мне не принять его?

И я принял.

Ближайший год в Испании проведет Нерон, но вряд ли он чего-то добьется. Его войска хороши были как подкрепление для тех сил, каковыми располагали отец мой и дядя. Но люди Клавдия Нерона никак не могли заменить уничтоженную армию. Хорошо если Нерону удастся сдержать испанцев и не уступить наших позиций к северу от Ибера.

Итак, мне необходимо было получить командование в Испании. Молодой человек, который был дважды военным трибуном и один раз эдилом, вообразил, что сможет выбить Баркидов из Испании, лишив тем самым Ганнибала его главной базы и щедрого источника серебра и золота, который давали Пунийцу испанские рудники. Торговцы рассказывали, что реки в этом крае текут золотом, а склонные приврать, как мой Диодокл в юности, утверждали, что в случае лесного пожара земля запекается золотой коркой.

Но для получения командования надо заручиться поддержкой в сенате (пускай даже не большинства), а затем обратиться к Народному собранию. А здесь были свои кумиры, и надо тоже было найти тех, чей голос заставит Комиции наделить меня пропреторским империем вопреки очередности и заведенному обычаю. Дерзость моего поступка теперь трудно оценить. У меня не было ни заслуг, ни опыта командования. Я должен был убедить людей поверить мне во имя заслуг моего отца и славы древнего имени.