Она там. За тонкой перегородкой.

Я даже слышу, как она двигается. Кажется, даже чувствую, как дышит.

Сердце пропускает удар за ударом.

Она. Там. Совсем рядом. За смешной преградой, которую так легко убрать.

И сразу же полыхает внутри.

Безумным. Безудержным жаром.

Время теряется.

Диким усилием заставляю себя развернуться. Уйти. Каждый шаг, словно сквозь неодолимое препятствие. Будто через ураган, что сметает, валит с ног.

Как магнитом. Туда. К ней.

Заставляя срываться все планки.

Чтобы снова прикоснуться.

Ворваться в ее рот, впившись в упругие нежные губы.

Чтобы горела моя кожа, прикасаясь к ее. Напитываясь ее бархатом.

И выбивать.

Нежностью, страстью. Лихорадочными движениями по всему ее телу.

Выбивать стоны и сладкие всхлипы. Срывать их с ее мягких губ. Выпивать. Поглощать. Пожирать лихорадочный блеск ее расширенных глаз.

Забиться в ней, когда сожмется вокруг моего члена, вырвать оргазмом собственное имя, которое тут же вберу в себя из ее губ.

Наваждение. Лихорадка.

Я в третий раз оказываюсь у этой проклятой двери.

Забивая на все.

А ведь речь идет о нашей судьбе. О наших, мать его, жизнях!

Только все для меня будто в пелене.

Словно и не про меня.

Все неважно.

И сердце колотится, как бешеное.

Она.

Как наваждение.

Как болезнь.

— Довольно, — приказываю сам себе. Вслух. Наливая еще один стакан виски.

Склоняюсь над бумагами, которых так и не разбираю. А ведь прошла уже почти вся ночь!

Все позабыл. Ни о чем, кроме нее, думать не способен.

Не выветрилась после ночи.

Опьянила намертво. До одури. До дикой, бешенной тяги быть только с ней. В ней. До ломки во всем теле. До того, что готов наплевать на дела семьи.

Наркотик. Яд, а не женщина.

А я не готов быть безумцем.

Ее нужно убрать.

Из постели, в которой я могу брать ее снова и снова, в любой момент. Из своего дома. Из головы.

Я не должен больше к ней прикасаться.

Отравлять себя ее дурманным до одури запахом. Ее глазами. Губами. Сладким трепетным телом.

Я должен ее вытравить.

Из себя. Навечно.

Отказаться от этого дьявольского искушения, что так дико дурманит мозги. Меняет меня самого. Заставляет идти против всех своих принципов.

Что становится с рабынями дальше? Они отправляются исполнять самую черную работу. Или ублажать слуг.

Зубы сами крошатся, когда представлю, что к Мари может кто-то прикасаться, кроме меня. Да я за одну мысль об этом, не задумываясь, пристрелил одного из самых верных и надежных поставщиков.

Значит, Мари отправится на работу.

Подальше от моих глаз. Чтобы вообще не видеть.

Со временем переведу ее в один из домов за границей. Там, где никогда не бываю.

А пока…

— Ирма, — уже светает, когда вызываю к себе экономку.

Но мои слуги начинают работу рано.

— Та девушка, которая в комнате…

— Мари Булатова, — кивает управительница, напоминая мне, что все в курсе, кто в моем доме. И понимают, что не просто так. За провинность. Страшную, раз решили отдать дочь.

— Да. Мари…

Черт! Даже сейчас я смакую ее имя. Даже оно, как яд. Как наваждение.

— Отправишь ее работать. Куда-нибудь, чтобы не попадалась мне на глаза. И без поблажек, Ирма.

— Как скажете, господин.

Я должен выдрать ее из своей груди.

Пусть даже с мясом.

Должен, пока еще не поздно.

Пока совсем не превратился в долбанного наркомана, забывшего о том, кто он и где его место. И как он должен в этой жизни поступать.

Вырвать так, чтобы даже ее следа там не осталось!

Но пока…

Пока отправить ее подальше я просто не могу.

Сжимаю кулаки, злясь на себя так, как никогда и ни на кого не злился.

Моей воли всегда хватало на все!

И только с ней все рассыпается в прах.

Но с этим я справлюсь. Должен справится! Иначе я не я!

25 Глава 25

* * *

— Дочь Ирмы была любовницей хозяина, — шепчет Лора, включая тусклую лампочку в кладовке.