Те, кто прекрасно терпят боль, часто ломаются от удовольствия. Они не учились и не умеют противостоять ему. Малейшее искушение валит их с ног.

Зато я учился всему. И когда эта чика станет кусать губы и стонать, я от нее избавлюсь.

Потому что в очередной раз накажу и ее, и себя. Ее — за все. А себя за Клару.

За то, что я смею жить и чувствовать, когда она — уже нет.

Ни выпивка, ни курево не заглушают эту боль. Никогда.

Анхела Рубио еще вчера была девственницей. Вряд ли она мастурбирует. У них в деревне все наверняка живут в одном доме и постоянно находятся друг у друга на глазах. Особо не уединишься.

Мне вдруг хочется больше узнать о семье долбаного ангелочка. Пошлю не Рамоса, а кого-нибудь еще. Фернандеса, например. Он заслужил повышение.

А Рамос серьезно начинает меня бесить своей исполнительностью. Знает слишком много моих слабых мест… и ведь об ангелке тоже скоро начнут говорить.

Надо бы взять какую-то девку одновременно с ней. Какую-то совсем другую, чтобы отвести подозрения. А то придется прирезать всех, кто решит, что я размяк.

Я пытаюсь думать о деле. Блять, честно пытаюсь.

Но как вижу эти курчавые мягкие волосы между ног Анхелы, сознание прямо мутится. Ворота в рай, блять. В самый настоящий ад.

Я не могу не смотреть туда. А если чика не привыкла кончать, мне сейчас придется потрудиться. Может, она вообще фригидная.

Хотя это вряд ли. Такая горячая стерва во всем и уже очень по-женски развитая. У нее даже это место красивое.

Я стискиваю зубы. Стояк дичайший. Девка воплощает прямо все, что я ненавижу.

Она не уважает меня и даже не боится. Она выглядит насколько вульгарно, что увлекла меня с первого взгляда. И если я продолжу, то просто выебу ее в задницу и точно порву ей там все нахер.

Я не люблю в задницу, но это чудесное наказание. И долбаная Анхела Рубио будет у нас мученицей и потерпевшей, а я… я останусь собой.

Хуже, чем говорят, обо мне уже не скажут.

В яйцах ломит от желания куда-нибудь ей вставить, и я оглаживаю член по всей длине.

Глаза ангелочка непроизвольно округляются от ужаса. Бойся, сучка. Дрожи. Предвкушай. Мне нужно, чтобы ты испугалась.

Тогда все станет намного острее.

Я делаю это добровольно, чика. Но совсем не ради твоего удовольствия.

Ее тело охеренно пахнет яблоком, а кожа мягкая и нежная. Я легко касаюсь ее губами около пупка. Довольно чувствительное место.

Сучка дергается, будто ее ударили током.

Сейчас вопить начнет. Заявит что-нибудь идиотское. Собьет мне весь настрой и разозлит до кровавой пелены перед глазами.

И я тихо, но отчетливо говорю:

— Скажешь хоть одно слово, и я вставлю тебе кляп. Ты лежишь на спине, поэтому захлебнешься слюнями и умрешь. Кивни, если поняла.

Она вся напрягается, но кивает.

Просто необъезженная. Толком не ломанная. Ничего, научится послушанию.

Мне остро хочется закурить, хотя приступы накатывают все реже.

Блять. Курение — слабость. Выпивка — слабость. Бабы — слабость.

И я снова целую Анхелу в живот. Если поддаться слабости, пропустить ее через себя, она отпустит. Рассеется.

Чика опять дергается. Скорее всего она не фригидная. Она очень даже чувственная. Осталось только это дело разбудить и спалить ее нахер.

Чем больше Анхела Рубио станет бояться, ненавидеть и презирать меня, тем больше напряжется. А потом не выдержит и обкончается.

И я вообще прекращаю думать о чем-либо, покрывая весь ее живот поцелуями. Мне хочется кусать ее. Вгрызться. Оставить на ее белой коже свои следы.

Но так долбаный ангелок в жизни не заведется.

И я целую ее горячо и крепко, злорадно наслаждаясь тем, как чика активно пытается сопротивляться.

Наручники надежно ее держат — все, что чика может — свезти себе кожу. Она пытается втянуть живот, но забывает, что от этого промежность тоже немного напрягается, и туда приливает кровь.

Глаза ангелка гневно блестят, и я чувствую, как ей хочется рассказать мне что-нибудь душевное.

А в моих ушах внезапно всплывает бесстыдное «еще!», и я совсем теряю голову. Целую чику яростно, как в последний день жизни, прикусывая кожу и сразу зализывая укусы.

Живот около пупка, у самого треугольника курчавых волос, бедра.

И торжествую, когда слышу, как дыхание Анхелы Рубио тяжелеет.

За своим не слежу. Я перевозбужден. Член упирается в матрас, и трется об него, ну и пусть.