Когда танцор уходит из балета, ему обычно меньше тридцати лет, у него нет никаких сбережений, он часто травмирован и не имеет высшего образования, потому что он игнорирует школу в пользу танцев. У меня больше сбережений, чем у большинства, потому что мне посчастливилось преподавать в межсезонье, когда я училась в корпусе. Но уйти на пенсию — значит начать совершенно новую жизнь. Жизнь, к которой я никогда не была готова.

А травма? Я смотрю на свою забинтованную левую ногу, и у меня вырывается горький смех.

— Знаешь, эта нога мучает меня уже много лет. Я порвала сухожилие, когда училась в корпусе, а год назад сломала ахиллесову кость.

Мой желудок сжимается, и я чувствую, как холодный пот выступает на затылке при воспоминании о хлопке, который прозвучал как выстрел, когда я упала на сцене. После операции и почти года изнурительной физиотерапии я наконец-то была готов вернуться на сцену.

Я вздыхаю.

— Наверное, я должна быть благодарна, что это одна и та же нога, а?

Зарикс не отвечает, и я грустно улыбаюсь. Я знаю, что он не понимает большей части того, о чем я говорю, но это помогает высказать вслух то, что я потеряла.

— Мне очень жаль, — тихо говорит Зарикс. — Ты сильная, жизнерадостная женщина.

Я улыбаюсь. Несмотря на грубую внешность Зарикса, он каким-то образом точно знает, что мне нужно услышать.

— Спасибо, — говорю я.

— А как насчет твоей семьи?

— Я единственный ребенок в семье. И это было к счастью, потому что балет стоит дорого, и я не могу представить, чтобы мои родители могли себе это позволить, если бы у них были еще дети.

Я двигаюсь вверх по телу Зарикса, зарывшись лицом в его шею и сглатываю комок в горле.

— Несколько лет назад моих родителей сбил пьяный водитель. Интересно, если бы я знала тогда то, что знаю сейчас, — что все, ради чего я работала, исчезнет, — если бы я осталась дома. Я могла бы проводить с ними больше времени, времени, которого у меня никогда уже теперь не будет, после того, как их не стало.

Зарикс молчит, проводя рукой вверх и вниз по моей спине. Прежде чем я осознаю это, я начинаю рыдать, шмыгая носом так тихо, как только могу, в то время как он притягивает меня ближе, позволяя мне залить его шею своими слезами.

Я чувствую себя странно… опустошенной. Переживаю ли я стадии горя? Является ли депрессия низкого уровня, которая мучает меня, просто попыткой моего мозга принять неизбежное?

Я отгоняю эту мысль.

— А как насчет твоих родителей? — спрашиваю я.

— Моя мать умерла, когда я был ребенком. На нее напал дикий зверь, и целители не смогли исправить нанесенный ущерб. Мой отец… ушел.

— Что значит «ушел»?

Грудь Зарикса слегка приподнимает мою голову, когда он пожимает плечами.

— Однажды я проснулся, а его уже не было. Он покинул племя. Меня воспитывала сестра моей матери.

— Мне очень так, Зарикс.

Он снова гладит меня по волосам, один из его пальцев касается моего уха, и я дрожу. Он замирает, словно замечая мою реакцию, и проводит пальцем по тому же месту.

Мои бедра сжимаются, и я поднимаю голову, встречая его порочный взгляд.

— Я голоден, — объявляет Джавир, садясь на другой стороне поляны. Зарикс поправляет нашу одежду под одеялом, на его лице такое разочарование, что я не могу удержаться от смеха.

— Позже, — обещаю я ему, дрожа, когда выкатываюсь из нашего теплого гнездышка, хватаю костыли и поднимаюсь на ноги.

***

— Он… исчез, — бормочу я.

Мы ехали несколько часов, и теперь вой Джавира эхом разносится по лесу, когда он спрыгивает с мишуа.

Мы все смотрим на пустое место, где раньше был его дом.

Ничего не осталось.

— Вуальди, — рычит Зарикс позади меня, дрожа от напряжения. — Я все еще чувствую их запах.

Он спрыгивает на землю и помогает мне слезть с Рекси, протягивая костыли.

Джавир падает на колени.

— Мама?

Его голос звучит тихо, и я сглатываю комок в горле.

— Зачем им это делать? — спрашиваю я.

Зарикс пристально смотрит на черные обломки жизней Сониса и Джавира.

— Было известно, что Джавир и его мать находятся под защитой браксийцев. Под моей защитой. Это послание.

— Ты думаешь… — я не успеваю закончить фразу, как Джавир издает тихий, прерывистый звук. Остальные воины спешиваются, рычание срывается с их губ, когда они видят это.