Но любить – это обладать и разрушать. Всё остальное уже не любовь, а что-нибудь другое. Не менее замечательное, чем эта ваша любовь, но точно не она. Олег прозванивал всех друзей, просил поднять старые связи отца, который сам в юности был музыкантом. Я досконально продумывал режиссуру песен, пытаясь построить, как мне казалось, незаурядные, но и без излишеств вещи. Тогда как Семён и Наталья вдруг стали назначать репетиции всё реже и реже. Мы с Олегом становились всё требовательнее на репах, и доканывали их в соцсетях на тему, что будет дальше, о чём они думают, обсуждали расклады, летние фесты для молодых групп и другие возможности. Мы просто давили на них, порой, признаюсь, грубо, потому что надеялись, но вера таяла в пассивности. Чем дольше они медлили с ответами, тем сильнее становился наш, теперь мне кажется, лишний напор, граничащий с агрессией.

Сначала репетиции отменялись из-за того, что Наташа заболела, потом, что у Семёна сессия.

– А у меня что, не сессия?! – негодовал Олег. – Он сидит и учит целый день? Не поверю, что на два часа нельзя выбраться!

– Ребята, – пишу я им, – надеюсь, выступление во Фридом-обрыгаловке не было изначально вашей конечной целью?

– Конечно нет)))))))))) – пишут они мне в ответ. – Просто сейчас очень много дел навалилось.

Короче, они увидели в тот вечер себя со стороны, насколько они, насколько мы круты, и сами этого испугались. Проще ведь было ходить с лицом непризнанного творца, а когда все взаправду орут: «Ребят, охеренно ваще!», вступает в силу закон «а дальше что», а ещё действует голливудский штамп «а что, если я не смогу управлять своей силой?» Злоба копилась, как вдруг Олег сообщил, что договорился по знакомству с какой-то студией на запись трех-четырёх демок, которые конечно же станут нашим паспортом, товаром-лицом в мире музыкальной индустрии.

Пришли. На входе переобулись в местные одноразовые тапочки. Белые стены. Чистота, блеск и порядок. Огромный микшерный пульт. Рядом на столе помимо мыши и клавиатуры, стояло три монитора, а ещё такая куча оборудования, что за космосом, я думаю, следят с меньшим количеством кнопочек, лампочек и крутилочек. Несколько комнат, инструменты, две барабанные установки, все провода аккуратно сложены. В углу на стойке красовалась мечта – шестиструнный бас. Интересно, что для этих людей важнее: смысл музыки или качественный звук?

Последовал ряд увёрток и дежурных вопросов: а что, а как, а зачем? Но в итоге мы сказали, что запишем четыре песни, о дате договоримся позднее.

Мы раскланялись, вышли, в воздухе висела какая-то гадость, мы разошлись.

Молодость – это время, когда самые лучшие и неожиданные идеи приходят просто так, безо всякого усилия, а ты их не просто не запоминаешь, не конспектируешь, а как-то даже отмахиваешься: не мешайте мне бездарно проводить время. В молодости кажется, что времени очень много, а на самом деле она и длится-то два-три лета, да пара недель весны и осени. Что это было? Вспомнят ли они меня? Вспомнят ли, что мы записали: это лажа, а тут надо было по-другому?

Вот вам целая история одного из ярких моментов. Правда, сюжет не очень, и кто здесь главный герой?

Я как-то встретился с Семёном.

– Она мне сказала, что любит его уже давно. Сказала даже… Помнишь ту её очаровательную улыбку в зал, когда мы смотрели видос с нашим сейш'ном? Она улыбалась тогда ему! Он был в зале!

– О… дружище, мне так жаль. Могу представить, как печально, когда узнаёшь, что твоя девушка драная сучка.

Затем мы долго не репетировали. Однажды я узнал, что они расстались, и ролевая игра в рок-группу закончилась, оставив после себя несколько записей на моём компе. Возможно, что при должном внимании, это и правда вышла бы неплохая музыка. Но прошло время, гитары забылись, и я решил, что для меня заниматься творчеством лучше в одиночестве.

Глава 2 «Тафаки»

Случилась такая штука: я устроился на работу слесарем и это очень на меня повлияло. Особенно то, что среди слесарей можно встретить людей начитанней, чем завучи в некоторых школах. Нет-нет, вот тут у меня ни разу не клише под названием слесарь-интеллигент. Слесарь – он слесарь и есть, тут ничего не попишешь: водка, матерщина и тяжёлый, никем не ценимый труд. Но там, в красном уголке, я увидел шкаф с найденными в мусорках и под теплотрассой книгами, а в той школе, где я успел поработать, библиотека так и осталась для меня террой-инкогнитой. Я произвёл ревизию в этом шкафу. Книги были самыми разными: от советского романа «про жизнь» и агитмакулатуры до умопомрачительно крутых и редких изданий. Вот например: Гауф, пятидесятых годов, зарубежное издание на языке оригинала, с гравюрами; или огромные перепрошитые сказки Грузии, академия наук грузинской ССР, Тбилиси, 1971г. (откуда это вообще появилось? Такое выбрасывают, да). Но больше всего я был заинтригован, когда Папашка (он же Виктор Николаевич) притащил в двух мешках из-под картошки кучу интереснейшей выброшенной букинистики. Среди прочего были семисотстраничные «Сказки и мифы Океании», издательство «Наука», 1970г. Надо ли говорить, что такое было издательство «Наука»? Это были не просто сказки и мифы. Кроме них там были статьи обо всех островах, обо всех племенах, как они спали, что ели, в чём ходили.

Вечером книга навсегда стала моей. Я заклеил корешок, а потом читал её. Мифы – это дело серьёзное. Мифы – это не когда кто-то говорит: «Они должны учить детей любви и пониманию (ну или чему там у обывателей должны учить мифы и сказки), а это (любой сборник с мелким шрифтом) издание очень жестокое!» Ну-ну… Сказки, вы поняли, для чего вы нужны детям? Почему вы такие жестокие? Что значит, не в обработке?

А поскольку я уже несколько месяцев находился в состоянии написания романа и вновь, как раньше, размышлял о литературном таланте, находка этой книги не могла остаться без моего творческого переосмысления. Это всё сарказм, сарказм – не более.

И я написал:

«Тафаки»

Полинезийский миф.

А потом, чтоб окончательно рухнуть в психоделику добавил джим-моррисоновский эпиграф: Ночи лучше я не видел,/И хотя жену себе не отыскал,/Все друзья мои – вот они, рядом.

1

У Тафаки убили отца, и он не мог больше ни о чём думать. Уже давно он не жил в той хижине, где когда-то мать пересчитывала своих пляшущих детей и не могла взять в толк: откуда взялся этот, лишний. Но несмотря на это он помнил и ценил своё детское воспоминание о жизни в деревне. Там он встретил отца, который ещё не знал о своих детях.