Шрифт:
– И мы пришли к Мане, а по дороге договорились, чтобы поясами торговать отдельно, потому что это целые отрезы на платье. Они хором: "Где же капоты?" Мы говорим: "Вот, но без поясов, и примерка японская - на голом теле!" Об этом мы тоже договорились по дороге. Они - все семь сразу - полезли за занавеску и там пихались и мычали, как коровы. А потом вышли, как жили-были три японки. "Цыпы!" - ахаю я. "Цыпы-дрипы!" - ахает Аркаша. "Цыпы-дрипы-лампомпони!
– говорим мы с Аркашей.
– Что вы обхватились, как в телогрейках на трудфронте? В кимоно же главное - рукав. А ну сделайте, чтобы люди видели рукав!" И они разложили руки...
На траве, как дитя, засмеялся Аркаша.
– Ой, у них получился рукав!
Аркаша заливался полезным смехом.
– А у нас получилось, что все Манины дочки распахнулись безо всего. Ты, Рая, говоришь, груди...
– Я кричу: "Такие папахи не держат под прилавком, если вы уже не в панталонах!" - заходился на траве счастливый Аркаша.
– А я говорю: "Неужели это не шестимесячная завивка?" И тогда у него закрутилась голова. Эта дурочка, Гита, которая училась на медсестру, надела кимоно задом наперед, и у нее не распахнулось. А когда она увидела, что сестры стоят и имеют радость, а у нее, как у медсестры, спереди закрыто, она повернулась спиной и мы увидели такое, что Аркаша сразу сомлел...
– Я сомлел?! Я сомлел, потому что у меня б о л е з е н ь, а она перекрутилась...
– От них можно лопнуть!
– в упоении заходилась Рая.
– Я иду переложиться.
Вернувшись, она сказала: "Этот сахарин повредил мне как женщине!" - но никто ее слов не услышал, потому что сказано было тихо, тревожно и грустно, к тому же Яков Нусимович с Гришей слушали Аркашу, который запальчиво убеждал ухмылявшегося старика:
– Кимоно! Ха! Кимоно там у любого! Да когда туда приехал Михоэлс, все пять тысяч, которые пришли на него смотреть, ложили за вход ручные часы с браслеткой. На карманные он плевать хотел. Их потом несли целыми корзинами в фонд обороны. Мне Зуля с Седьмого проезда рассказывал. Пять тысяч пар! И все - Лонжин!
– Вранье!
– спокойно сказал Яша.
– Чтоб я так был здоров!
– Здоров ты не будешь. Если человек верит в такую липу, он уже больной. Часов с камнями там было самое большее две пары - у Михоэлса и у того, который с ним полагался. У остальных - или штамповка, или - это уже в лучшем случае!
– цилиндр. Что, я не знаю американцев?! Это же понтярщики почище тебя!.. Скоренько!
– вдруг зашептал он.
– Мусор!
– быстро и тихо забеспокоился он.
– Мы сидим и играем в карты! Но больного надо успокоить!..
– И, достав из жилетки карты, стал быстро тасовать их перед глазами отдыхавшего на траве Аркаши. При этом шухарной старик, глядя бедняге в лицо, запел с разными коленцами:
– Э-крутится-вертится
Шар голубой...
Вдали показалась фигура с походкой местного участкового. Аркаша, в ужасе следя за шулерскими руками, завел зрачки назад, как курица.
Э-крутится-вертится
Над головой...
Оттуда, где гробовое жилье упомянутого нищего, то есть из-за сарая, вышел сам нищий, интересуясь погодой и что будет тоже. В руке он держал граненый стакан кипятку и, всосав, как живоглот, воздух, мелкими глотками стал его запивать.
Крутится-вертится...
Крутится-вертится...
Хочет упасть...
Хочет упасть...
как порченая пластинка, заклинал старый пройдоха за-прокидывающегося Аркашу, пока тот не простонал: "Всё... Уже... Хочу упасть... Вы за это ответите..."
Когда подошел участковый, Рая, Гриша и Яков Нусимович, поглощенные картами, совершенно не обратили на него внимания.
Участковый кашлянул и сказал:
– Здравствуйте, товарищи. Во что это вы играете?
– Здравствуйте, товарищ Колышев! В буру мы играем.
– Садитесь к нам, побуримся.
– А почему с женщиной, с товарищ Гагольц?
– А что ей еще делать?
– послышался с травы обморочный голос.
– У нее же красный флаг в амбразуре...
– Тогда, конечно... А что это товарищ Нисенгольц отдельно лежат?
– Он спит вечным сном на траву, - отозвался со своего места нищий.
– Не будите его!
– И, всосав воздуху, глотнул из стакана.
– А зачем же, товарищи, вы собрались группой именно у сарая?
– спросил участковый, хитрый, но не безгранично.
– А мы инвалиду Отечественной войны помогаем расчищать противопожарную безопасность и устроить уголок стахановца, - сказала Рая.
– Стаха-а-ановца? А сами в карты режетесь...
– Так мы же греемся! Мы же ж ужасно застыли! Там же с зимы еще не прогрелось. Можете посмотреть, - сказал Яков Нусимович, тоже хитрый, но безгранично.
Участковый отворил сарайную дверь и поразился правдивости слов Якова Нусимовича. На лопатах, дреколье, досках и даже на усах будущего генералиссимуса, глядевшего с аккуратно сложенной и вертикально приставленной к стойке бывших весов газеты, сверкал тонюсенький иней.