Как только Полину выписали, начались бесконечные реабилитации. Уже через две недели Люба улетела с дочкой в Германию, потом в Израиль, потом в Америку. Все врачи твердили как один, что главное успеть как можно больше сделать до года. И Люба старалась. Старалась изо всех сил. И Полина старалась тоже. Она уже уверенно держала голову, гулила, начала потихоньку ползать по- пластунски, прогнозы постепенно становились всё радужней. Вознесенская почти выдохнула- где-то вдалеке забрезжила вполне обычная, нормальная жизнь для её девочки.

Но в девять месяцев у Поли случился первый приступ эпилепсии, разом отбросивший её развитие на полгода назад и окончательно убивший надежду. Люба была с медицинским образованием, и она не могла не понимать. Оставалось только смириться. А как, когда это твоё дитя? Невозможно, невероятно тяжело. Последующий год Люба еще провела в скитаниях по разным реабилитационным центрам, но постепенно стала ездить всё реже. Потому что выходило так, что, пока она пытается хоть как-то поставить Полю на ноги, Сашка растёт сорняком, недолюбленный и вмиг слишком сильно повзрослевший. Нет, он не жаловался, не закатывал истерики, не плакал. Он всё понимал, старался. Но в ореховых как у матери глазах маленького мальчика, так рано прикоснувшегося к тяжелому, буквально осязаемому человеческому горю, появилась непреходящая тихая грусть и осознание. И это невероятно давило.

Вина-вина-вина…Люба ощущала себя кругом виноватой. Перед детьми, перед мужем, от которого она отдалилась. А как ещё, если всё её внимание отдано лишь детям, да и дома её почти не бывало из- за постоянных поездок по реабилитациям.

Коля терпел, но давал понять, что вечно так жить не собирается. Как он относился к самой Поле, Любу бесконечно ранило. Вознесенская считала, что муж дочку не любил. Жалел, да, гладил, мог приласкать, почитать, но смирился почти сразу, что девочка навечно останется тяжелым инвалидом. Деньги на сиделок есть…что ж…Такова жизнь. Люба не могла это принять. Умом понимала, а сердцем не могла. Что-то отщелкнуло глубоко внутри, и она стала прохладней относиться к мужу. Не получалось у них вместе разделить общую боль. Не была она общей, казалось Любе, только её была. Его, скорее, головная.

Со временем Люба вышла на работу, только чтобы вечно дома не сидеть и не вариться в своих переживаниях. Сократила реабилитации до двух- трех в год. И жизнь даже как-то наладилась. Поля застряла на уровне двухлетнего ребенка, но хотя бы улыбалась, на речь реагировала, почти всё понимала. И всё бы даже ничего, если бы не жуткие приступы эти с пеной, судорогами, воем. Смотреть невозможно было — внутри всё леденело и переворачивалось, а ведь надо не просто смотреть — помогать…

В один из таких приступов у Поли случился обширный инсульт, и помочь уже Люба ничем не могла. А на похоронах Коля, обнимая рыдающую жену, ляпнул, что это к лучшему, что Полина наконец отмучилась. На следующий день Люба пошла и в одностороннем порядке подала на развод. Простить такое ему она не могла тоже.

Люба тряхнула головой, сбрасывая с себя так ненужные сейчас оковы воспоминаний, мельком кинула взгляд в большое зеркало в прихожей, просунула ноги в любимые элегантные лодочки и, крикнув надувшемуся в своей комнате Сашке "я ушла", выпорхнула из квартиры. Поначалу растерялась, не застав Соболева у лифтов, но тонкий запах сигаретного дыма, шедший с чёрной лестницы, подсказал нужное направление. Люба привычным движением взбила пальцами густые золотистые локоны и направилась туда. С усилием толкнула тяжелую заскрипевшую дверь, шагнула на широкий открытый балкон. Остановилась, уткнувшись взглядом в широкую спину…

Сергей лишь чуть повернул голову, сощурился, глубоко затянулся и медленно развернулся к ней полностью. Оперся бедром о перила, вперив в Любу тяжелый изучающий взгляд. "Будто в первый раз видит- оценивает,"- промелькнуло нервное у Вознесенской в голове. Она так и замерла на пороге, крупно вздрогнув от громко хлопнувшей двери за спиной. Воздух вокруг зазвенел напряжением и стал стремительно уплотняться, мешая дышать…

Господи, как же хочется, чтобы этой сцены на кухне не было…

Люба робко встретилась с Сергеем глазами, молча умоляя и дальше не спрашивать ни о чем, не усложнять. Ну что она ему скажет? Что? Язык не поворачивался это всё рассказывать. Казалось, она разом и женщиной перестанет быть для него. Превратится в облезлого несчастного котенка. Которого пожалеть хочется, а не…

Сглотнула и нервно оправила юбку. Почему-то показалось, что Соболев сейчас скажет, что его на работу срочно вызвали или ещё что-нибудь…Отвела растерянный взгляд, рвано выдохнула…И краем глаза уловила, как Сергей пальцем подзывает к себе. Быстро подняла на него глаза и раскраснелась под насмешливым тягучим взором. Торопливо пошла, будто он передумает, гулко цокая каблучками по голому бетону. Всхлипнула почему-то, когда Сергей развел руки, открывая для неё объятия. И с ходу зарылась носом в его футболку на груди. Господи-господи- господи…Всё тело мелко затрясло. Вдыхаешь и не надышаться. И так жарко сразу, так хорошо, и сильные руки крепко- крепко обнимают, так что ребра трещат. И говорить ничего не надо больше…Всхлипнула ещё раз, испытывая невероятное, подкашивающее колени облегчение, подняла к Соболеву полное смятения лицо. Успела заметить искривленные ироничной насмешкой губы. А потом Любины глаза закрылись сами собой, потому что Сергей её поцеловал. Медленно и сразу глубоко. Щедро делясь своим дыханием, вкусом, выметая все мысли из головы, гладя языком её язык, очерчивая губы. Горячая ладонь поползла вниз по спине, смяла ягодицы, поднялась выше и крепко перехватила платье на пояснице. Сергей чуть отстранился, прерывая поцелуй, и Вознесенская качнулась за ним на ослабевших ногах.

— Давай, Люб, пошли, — карие глаза смотрели всё так же горячо и чуть насмешливо. Мужская рука уже почти привычно несильно ударила по заднице.

Сергей обнял её за плечи, развернул к двери. Прижал к себе на секунду, дав ощутить своё возбуждение. Быстро поцеловал в шею, а затем повёл к лифтам. Люба шла будто во сне, вся сгорая изнутри от вязкого жаркого желания. Так мешающие мысли вылетели из головы, оставляя только ватную приятную пустоту. И это было настолько…просто невероятно хорошо… Подумалось только, что вряд ли Соболев догадывается, насколько она ему в этот момент благодарна.