Шрифт:
–Впрочем, да. Да и не обойдешься здесь одним-двумя парнями. Надо звать четверых как минимум. Вон она, какая здоровущая!
–Кого привязывать? – возмутилась Алекс, – у меня сбонзили, меня же еще и вязать? Да вы, что, ополоумели, что ли? У вас здесь вообще произвол какой-то творится! Вы лучше эту чуханку на Гагры отправьте.
–Заткнись, убийца! – замахнулась на нее медсестра, – сейчас мы тебе галоперидола двойную дозу вколем, сразу успокоишься!
–А что ж, нам Тоню, что ли наказывать? – возмутилась санитарка, – ее наказывать нельзя, она здесь дома. Не плачь, Тонечка, сейчас я тебе примочку сделаю, и все пройдет. Иди, ложись, моя хорошая, иди…
Эта самая Тоня уже двадцать пять лет безвылазно лежала в психушке и действительно стала чем-то вроде предмета интерьера. Без нее представить себе десятое отделение было невозможно. Да и она чистосердечно считала себя здесь полноправной хозяйкой.
Когда-то, много лет назад, ее хотели отправить в интернат для умалишенных людей, который находился километрах в трехстах от психушки, но она сбежала оттуда, три дня шла обратно пешком и все-таки вернулась в свое десятое отделение. В дороге какие-то бродяги ее жестоко избили и изнасиловали. Несколько дней потом Тоня, плача, не вылезала из ванной, словно старалась смыть с себя «грязь» пережитого ею. После этого медработники стали ее очень жалеть, никогда и ни за что не наказывали, приносили ей всегда что-нибудь съестное из дома и из больницы не выписывали. Впрочем, куда ж ее выписывать? Она была тяжело и неизлечимо больна.
–Что ты на меня смотришь? – иногда ругала Тоня ни в чем неповинный унитаз, – я ведь тебе сказала, что я никуда не пойду. Хочешь есть? На! – И она сыпала в унитаз конфеты и пряники, – ешь, только меня не трогай.
–Уйди, уйди, я тебе сказала, – в другой раз сердилась она на помойное ведро, безропотно стоящее в углу туалета, – посмотри вон, сколько других больных, к ним и приставай.
А еще она крала. Крала, все, что только можно было найти и украсть. И у всех, включая служащих больницы. Под ее матрацем были спрятаны целые залежи «сокровищ»: наполовину использованные зубные пасты и кремы, какие-то обмылки и куски туалетной бумаги, новые и совершенно рваные женские колготки, десятки пар разнокалиберных носков, сигареты всех марок, какие только могли курить в отделении за последние двадцать лет, протухшие куски сыра, засохшие печения и еще много-много всего неинтересного и уже никому не нужного. Но Тоня очень гордилась своим «добром» и считала себя чуть ли не самым богатым человеком на земле. Она была первым «бизнесменом» отделения, потому что всегда кому-нибудь что-нибудь продавала.
–Ты со мной дружи, – доверительно шептала она каждой вновь прибывшей больной, – я тебе продам что угодно: и кремы, и вещи, и сигареты с фильтром, и шоколадные конфеты. У меня все есть. У тебя есть денежки? Если есть, могу предложить очень вкусный бисквит.
И она вытаскивала из кармана халата не дожеванный кем-то фаршированный блинчик.
–Бисквит очень, очень вкусный и полезный. Такого не купишь ни в одном магазине…
Поскольку в психиатрическую клинику от добрых людей всегда поступает гуманитарная помощь в виде всяких поношенных, но довольно приличных вещей, Тоня, как «звезда» отделения, имела первое право выбора. И лишь потом остальные могли покопаться в гуманитарных одежках. Но Антонина свой гардероб подбирала странно. Она надевала всегда два самых старых, потрепанных халата, поверх них три или четыре рваные кофты с одной или вообще без пуговиц и обувала два совершенно разных тапочка. Санитарки не раз приносили ей старую, но одинаковую пару, но Тоня жертвовала эту обувку своим «невидимкам», запихивая тапки в унитаз или в ведро, а надевала снова свои любимые – разные, иногда на одну ногу.
Тоня была совершенно беззубой, но почему-то не любила шоколадные конфеты и всякие мягкие печеные штучки, которыми ее частенько угощали, а с наслаждением жевала слабыми деснами крепкие карамельки или «грызла» семечки.
Когда к кому-то из больных приходили посетители, Тоня неизменно выглядывала из-за дверей и робко просила:
–Дайте немножко мелочишки постоянному жителю. Или сахарку, или вареньица, или чайку. Или хоть что там у вас есть.
Обычно люди, поковырявшись в карманах, всегда находили там несколько монет и благодушно отдавали их Тоне. Но если все-таки ей ничего не давали, она, как только открывалась дверь, выскакивала в коридор, быстро хватала со стола то, что там лежало: продукты ли, сумка ли, или просто какие-нибудь снятые посетителями шарф или шапка и торопливо бежала в свою палату. Как правило, санитары быстренько ее вылавливали и украденное безжалостно отбирали. Но это Тоню никогда не останавливало, и в следующий раз она снова пыталась «разбудить в людях совесть»:
–Дайте мелочишки коренному населению. Или хоть чего-нибудь…
После произошедшего уснуть Алекс никак не удавалось. Да еще этот ужасный вой из наблюдательной палаты!
–Суки, мрази, сволочи! – неизвестно на кого кричала одна, – Ненавижу! Хоть бы вы все сдохли!
–Мужика мне! – вопила другая, – дайте мне хоть одного мужика. Или хотя бы двух. Больше не могу, А-А-А…
–Комсомольцы-добровольцы, мы за родину честь отдадим, сквозь огонь мы пройдем, если нужно, а сейчас на кроватях лежим… – бессовестно переврав слова известной советской песни, выводила третья.
–А-а-а, у-у-у, ы-ы-ы, – просто подвывала остальным еще одна дурочка.
Но вот, несмотря на шум, снотворное стало-таки одолевать уставшую женщину, и Алекс начала потихоньку погружаться в сон. И тут… В ее сумке снова что-то зашуршало. Медленно повернувшись, Алекс увидела возле своих вещей довольную Тоню. Та уже вытащила сухари, а теперь начала выуживать из сумки пачку сигарет.
–Ах, ты, крысятина, ну, напросилась! – Алекс вскочила и начала избивать воровку руками и ногами.
Еще в детстве она занималась в секции карате, у девочки были блестящие перспективы в этом виде спорта, но болезнь «убила» все виды на будущее. Однако приобретенные сила и умение никуда не делись, и теперь покалечить кого-нибудь было для Алекс проще простого. Одним ударом она могла легко сбить с ног не только крепкую женщину, а и здоровенного мужика. Конечно, под действием психотропных препаратов, сила и реакция уменьшились вдвое, но для изможденной тощей тетки и этого вполне хватило.
–О-е-ей, а-я-яй! – нечеловеческим голосом завопила вновь улетевшая через кровати Тонька, – Убивают! Убивают ни за что! Спасите! Помогите! Люди добрые!
На этот раз выяснениями отношений дело не обошлось, и, с помощью прибежавших с мужского крыла под присмотром санитара пятерых дюжих психов, Алекс была крепко-накрепко скручена и привязана к кровати в наблюдательной палате. Пока шла экзекуция, все другие привязанные и шумящие до этого больные почему-то сразу примолкли.
Все внутри женщины бушевало от такой несправедливости, но сопротивляться и что-то доказывать она уже не могла. Веревки больно стягивали ее запястья, стопы ног. И даже шею ей умудрились прикрутить к спинке кровати. Дышать было тяжело.