А может – может, стоило бы его записать в потомки чудесного музыканта,

композитора и любимца Короля-Солнца Мишель-Ришара и тоже де Лаланда?

немножко о короле-солнце, заслезившемся глазе и стиле рококо

Солнце такое, что даже у Короля-Солнца заслезился глаз. Светило ужалило,

чтоб Король не забывался, но Король и не забывался, это был не тот король,

который забывается. Королю только зажмурилось, улыбнулось на косой манер, и

он сказал, выходя из кареты, своему любимцу и, как уже было сказано,

музыканту, композитору и верному слуге Мишель-Ришару де Лаланду:

«Государство – это я! А церковь, это то, что внутри у меня…» – он хотел сказать,

«внутри меня»… буква… предлог всего… а какая разница!

Ах, церковь (ещё, ещё) стиля «пламенеющей готики»; в церкви, стиля

«пламенеющей готики» за превосходным органом развлекал и, как позже было

замечено, развлекая, поучал Короля-дитя, Короля-солнце, Короля Франции и

Наварры, Людовика XIV Великого, наш (mein big pardon, за наш, Herr Professor,

извините, уважаемый, за «наш», за такую, некоторую фамильярность, но я, в

процессе, будем так говорить, так слился, соединился или, если хотите,

растворился в Вас, что по-иному и не понимаю уже себя, как только

родственником и, извините, может, двойником… или тенью! вот! произнесено

словцо! Не намеренно, но интуитивно! Будет литературоведам работа: определять

от чьего лица ведётся рассказ и, даже, может быть, пишутся «Записки», чувствую

я себя родственной Вашей душой, и всё Ваше, с Вашего позволения, прошу

Вашего позволения, считаю нашим)… итак, с начала: поучал, развлекая, Короля-

4

дитя наш вероятный или, правильнее сказать, один из наших вероятных предков,

родитель, может, предшественник, или дед, или щур (претендент на место в

нашей родословной ветви), отец, патриарх, тотем и прародитель, праотец и

прадед, и пращур, и родоначальник, и глава музыкального суперинтендантства

самого, что ни на есть гламурного государства в мире Мишель-Ришар и, снова же,

де Лаланд. De Profundis, Miserere и Contiteberor… словом, ту-ру-ру, ру-ру-ру, ру-

ру-ру мурлыкала подруга и знакомая профессора Делаланда (это та, которая

возразила и заметила, что профессорский палец и профессор – это совсем и не

одно и то же; см. выше про пальчик), словом, подруга мурлыкала и напевала из

Ришара де Лаланда, когда её вдруг обымало (неопределённая форма этого глагола

– обымать1), как сказано, gaicommeun de profundis, что значит, весёлое, как

панихида, настроение.

Любимец намекал королю, что искусство в королевской персоне должно (не

только прелестные и обворожительные крестьяночки, дочери садовников,

горничные и безумные мавританки), должно тоже занимать своё (n"amlich,

достойное) место… но, с этим у персоны было туго, и, хотя метафора и

оксюморон ещё держали осаду, кружевные и всякие другие подвязки на его

стройных ногах (стройные ноги и высокие каблуки подрисовали ему льстивые

придворные живописцы, а на самом деле, он был малорослым и с короткими

ножками), так вот подвязки на его стройных ногах, по сути, уже являлись

предвестницами этого… э-то-го рококо.

«Бежишь, бежишь глазами, а уму – так ничего и не достаётся! – острила

хозяйка модного кукольного салончика (она же самая – подруга и знакомая

профессора; снова вспоминаем «пальчик»), в то время как известный ансамбль

«Рококо», стряхивая с себя рутинность будних дней2, наигрывал Шопена…

извиняюсь, так и лезут на ум общие места, мол, если наигрывать, так только

Шопена по клавишам, нет-нет-нет! тогда уж лучше, наигрывать что-то из Детуша

или Люлли, или Куперена, или Коллен де Бламена, или самого же Лаланда… нет!

не Шопена совсем, конечно. – Сплошные розочки и фантики, – не унималась

подруга, – сплошная, я бы сказала, асимметрия! Баян! Извините, профессор, но

всё это – баян, уважаемый. Помните, как говорила ваша тётя… – или, может, это

был дядя? – « Хоронили тёщу, порв'aли два баяна!»»

Это был не дядя и не тётя – это был профессорский папа, папа профессора…