— То есть, на меня открыт сезон охоты? — не знаю, какой реакции ждут от меня двое мужчин, потому что изучают они меня очень пристально.

— Да, — Лекс (так, оказалось, зовут того, кто меня сюда привез) не привык смягчать ситуацию.

— И что теперь? — я не спешу паниковать.

— А теперь мы предлагаем тебе программу защиты свидетелей и охрану, — отвечает Лекс.

— С чем связана такая щедрость? — я знаю, как все это работает не понаслышке, и настойчивость мужчин меня настораживает.

— Ты просто еще не понимаешь, как ты влипла, — «успокаивает» меня Лекс.

Я действительно в тот момент не понимала, как я встряла, но дороги назад не было уже тогда. Просто Лекс знал это, а я — нет.

Меня подробно расспросили, кто я и откуда, есть ли у меня близкие родственники, как я оказалась в той гостинице. Я сообщила все личные данные, рассказала, что приехала в Москву на заработки, соврала, что паспорт потеряла, про историю с Давлатовым я умолчала, решив, что это не их дело, рассказала про дочь. На последнем моменте мужчины как-то поднапряглись.

Лекс посмотрел на Олега Петровича и сказал:

— Девочку придется забрать.

— Да, это не обсуждается, — протянул тот, потирая подбородок.

Я не поверила им, что все очень серьезно. В том, что я заблуждаюсь, я убедилась очень скоро.

После нескольких допросов через два дня после случившегося меня повезли в какую-то деревню в Подмосковье. Со мной было двое оперативников. На месте нас должны были ждать еще двое.

Когда мы подъехали к обычному деревенскому дому, меня оставили в автомобиле с одним из парней. Другой вошел в дом, потом он вдруг показался на крыльце и позвал:

— Андрюх, иди быстрей сюда.

Андрюха стал выходить из машины, однако я всполошилась:

— Я одна не останусь.

— Ладно, пошли, — парень недовольно покосился на меня.

Мы направились к дому, другой оперативник к этому времени снова скрылся в доме. Зашли в дом и от открывшейся картины Андрюха заметно побледнел. О том, какого цвета стало мое лицо, я, к счастью, представления не имела.

На небольшом столе, накрытом цветастой клеенкой, лежала отрезанная мужская голова, возле нее чем-то красным, наверное, кровью, было написано: «Привет, малышка!».

Оперативник, зашедший в дом первым, уже позвонил кому-то и докладывал:

— Тут Кирилла завалили. Как? Голову отрезали… — больше он ничего сказать не успел, потому что его собеседник отдал какое-то распоряжение.

Это я поняла, так как меня шустро вытащили из дома, запихали в автомобиль, и мы вернулись в следственный комитет.

Как я узнала позже, напарник Кирилла тоже был убит, его нашли в палисаднике возле дома, когда на место приехала следственно-оперативная группа.

Дина.

И я оказалась в аду. Потому что, все что было до этого, было пустяками, не имеющими никакого значения.

Когда случается что-то действительно плохое, у меня появляется стойкое ощущение, что это не может происходить на самом деле. Такое чувство, что снимается фильм, и я в главной роли. Сейчас мне крикнут, что съемки закончены, и все прекратится. Проблема в том, что съемки все не заканчиваются, да и фильм без всякого согласия с моей стороны перешел в жанр триллера.

Мы живем, отрицая саму смерть. Нам так проще. Мы думает о том, что завтра приготовим на ужин, что через месяц купим диван, а еще через полгода — поедем на отдых. И никто из нас не ждет старуху с косой. А когда она проходит совсем рядом, задевая нас своими смрадными одеждами, мы облегченно выдыхаем, что она не за нами, и живем дальше, снова думая о покупке дивана. И это правильно: живое — живым, а мертвое пусть останется мертвецам.

Однако я застыла на грани между жизнью и смертью. Тот, кто играл со мной в гонки на выживание, обладал изощренной фантазией и недюжинным интеллектом. Лекс и Олег Петрович уступали ему. А я… Я просто хотела выжить.

Мне восстановили документы. Еленку тоже привезли. Причем моя сладкая девочка сразу поняла, что дело — труба. Однако долго над чем-то заморачиваться, это не в ее характере. Очень скоро я заметила, что она вместе с ребятами, которые нас охраняли, бегает, подтягивается, они показывает ей какие-то приемы, рассказывают, что можно сделать, чтобы противостоять взрослому человеку.

Спустя месяц жизни в военно-полевых условиях меня стала мучить тошнота. Я стала припоминать, когда у меня были последние месячные. И поняла, что красные друзья не наведывались ко мне уже месяца два. Беспокойство стало долбить по вискам с нешуточной силой. Всеми правдами и неправдами я раздобыла тест. И, как и следовало ожидать, чуда не произошло: перед моими глазами замаячили две полоски. Я вышла из ванной на кухню, села на табуретку и расхохоталась. В голове бился ненавистный голос с хрипотцой: «Не бойся, кукла, не залетишь».