Пусть я убила человека. Пусть! Я не жалею. Он сам во всем виноват. Я лишь защищалась. И я не буду мучиться раскаянием, я не буду видеть его во сне. Потому что слишком много зла он принес мне. Слишком много зла он причинил другим. А я не жертва. Никогда ею не была и не буду. Я смогу дать сдачи любому. И вот это, только это, правильно.

Я смотрю на труп и ничего не хочу делать. Приедет Лекс и разберется. Я поймала его маньяка. Причем поймала раз и навсегда.

Моя страшная сказка закончилась.

Дина.

Жизнь — странная штука. Чем дольше живу, тем сильнее в этом убеждаюсь. И вроде бы всем понятно, что случилось. И вроде бы правда на моей стороне — я защищалась. Однако по факту гибели Самсонова проводится проверка, меня попросили не покидать Москву. Хорошо, что уголовное дело не возбудили. Назначили генетическую экспертизу — если образцы ДНК Самсонова совпадут с образцами ДНК, изъятыми в день нападения на Лекса, то мне повезло. Я защищалась от нападения серийного убийцы, следовательно, предпринятые мною действия были полностью в рамках необходимой обороны. Если же нет… Но я уверена в стопроцентном совпадении.

Меня и Еленку поселили в служебной квартире следственного комитета. Так, на всякий случай. Не то, чтобы я могла куда-то сбежать на девятом месяце беременности. Но со мной было много проблем, поэтому следственный комитет все еще не может выдохнуть после такого количества трупов. Лекс ищет еще жертвы. Он уверен, что у Самсонова где-то есть безымянное кладбище жертв. Я, с одной стороны, не хочу в это все влезать, а с другой стороны мне все происходящее интересно. Есть какой-то особый кайф в том, чтобы ловить таких, как Самсонов. Чтобы оказаться умнее и быстрее, чтобы одержать верх.

26 апреля принесло новые заботы. Я проснулась во втором часу ночи, встала и пошла в туалет, как вдруг по ногам потекла жидкость. Отошли воды. Пока особой боли не было. Только живот время от времени становился каменным, и ныла промежность. Сумка в роддом у меня была собрана. Я чувствовала страх перед болью, но она была неизбежной. Просто мой сын решил появиться на свет. Я очень хочу увидеть тебя, житель моего живота. Какой ты? И каким станешь?

Но поразмышлять мне не дала Еленка, которая проснулась и, увидев меня в коридоре в мокрой ночнушке, просто вызвала скорую.

Еще и подбодрила в дорогу:

— Давай, давай, рожай уже мне братика. Хочу посмотреть, какой он.

А когда я хотела спросить, как же она, то и тут она меня успокоила:

— Сейчас дядя Лешечка приедет, так что не бойся, не унесет меня никакой бабайка.

Приехала скорая, мне помогли дойти до машины, а потом повезли в роддом. Когда я добралась до приемного покоя, там быстро оформили документы, загнали на кресло, что при начавшихся схватках было похоже на подвиг. Потом сделали клизму и отправили меня в предродовую палату. Боли при схватках усилились, время между ними сократилось. На что похожи роды? Для меня — на нахождение в каком-то безвременном пространстве, где есть только боль и больше ничего. В предродовой было еще две женщины. Но в таком состоянии ни до кого никакого дела тебе нет. И терпеть сил тоже нет. Единственное, что ты никак не можешь повлиять на то, что происходит. Остается только смириться. И ждать, когда же это закончится. Акушерка сказала, что лежать все время нельзя, нужно ходить. И я ходила, так как так правда становилось легче, а во время схваток хваталась руками за спинку кровати. Сама не замечала, как стискиваю руки, а ногти впиваются в ладони. Сказать, что рожать это больно, значит не сказать ничего. Время от времени подходил врач — здоровый рыжеволосый мужик, который проверял раскрытие матки. А я терпела и про себя материла Давлатова, который где-то там в своем идеальном мире, а я здесь рожаю его сына. Сначала я старалась не кричать, потом стала подвывать, а затем, уже не особо стесняясь, и орать в голос. Я думала, что эта боль никогда не закончится.

Наконец врач, осмотрев меня, приказал.

— В родзал.

Меня повели в родзал, причем от боли я могла идти, только согнувшись, меня под руки поддерживали акушерки. Я плохо соображала, меня подвели к родильному столу.

Акушерка сказала:

— Залезай, только боком. Не вздумай садиться, а то повредишь ребенку.

Я кое-как забралась на стол. Мужчина-врач скомандовал:

— Тужься!

Я начала выталкивать ребенка из себя, меня сотрясала крупная дрожь, зубы стучали, холодный пот лился с меня, а еще было такое ощущение, что я никак не могу сходить в туалет по-большому.

— Не кричи, — командовал врач, — тужься.

И я тужилась, при этом не сразу поняла, что на каждой потуге я кричу в голос, так что я даже не узнаю звук собственного голоса. Но на пятой или шестой потуге я почувствовала, что ребенок покинул мое тело. Я увидела, как его забрали, он был весь красный, даже бордовый. А потом Матвей чихнул и заплакал. Боль не прекратилась, но приобрела терпимый оттенок, пока меня не стали заставлять тужиться снова, чтобы вытолкнуть плаценту. Но что-то пошло не так, поэтому врач вручную извлек ее, отчего я едва не закричала снова. Ребенка унесли, а меня оставили на столе, положив на живот лед.

Я еще не поверила до конца, что все позади, и теперь у меня есть сын.

Два часа я лежу на родовом столе, иногда вижу, что из-под него забирают металлическую миску с моей кровью. Мне холодно, на животе продолжает лежать пузырь со льдом. Но хорошо уже то, что никто больше не лезет внутрь меня. Заснуть не получается, но хотя меня перестало трясти. Когда ко мне подносили ребенка, честно сказать, я его даже не рассматривала, мне было не до него. Через два часа мне суют между ног «седло» — закипяченную тряпку неизвестного происхождения светло-коричневого цвета — стерильную, но ее цвет вызывает во мне определенные сомнения в ее чистоте. Потом меня перекладывают на каталку и везут в послеродовую палату, причем на порогах меня хорошенько встряхивает, а при заезде в палату каталка врезается в дверь. В палате уже пять мамочек, которые уже более-менее пришли в себя после родов.