Эти дни были самими страшными в моей гребанной жизни, я рисовал ужасные картины в своей голове, просыпался от кошмаров среди ночи, если вообще удавалось заснуть и ждал, ждал, ждал, потому что ни хрена не способен был сделать.

Вина, которую я испытывал перед своей девочкой, могильной плитой, весом не меньше тоны, давила на грудную клетку, и каждый день я уговаривал себя дышать, сгорая в агонии и понимая, насколько я могу быть беспомощным. И что ни хрена у меня в этой жизни нет, ни хрена!

Никакие звания, должности, заслуги не решили проблему. Ты можешь казаться себе всемогущим, можешь считать себя всесильным ровно до одного гребанного момента, когда все летит в одном общеизвестном направлении под названием «на хер». И ты наконец понимаешь, что ты ни хрена не всемогущий, ты просто кусок тупого мяса, не способный защитить своих близких. И это осознание убивало, медленно выкручивая внутренности, вырывая кишки наружу и наматывая их на горло.

Я, блядь, не жил все эти дни, я существовал просто, надеялся и молился, что увижу свою жену. И вот сейчас я ни хрена не вдуплял в происходящее. Я видел, своими глазами видел то чертово видео, на котором этот подонок приставлял к ней нож, запись, на которой было видно, как сильно она напугана. А теперь она стояла передо мной в полном порядке, даже не запертая, не связанная и прижимала к себе мальца, называвшего отцом психа, похитившего мою жену. И в этом, сука, не было абсолютно никакой логики, никакого рационального объяснения.

— Чего застыл, в дом пошли, жена твоя на удивление бесподобно готовит, — Макс усмехнулся, обнял своего пацана и пошел в дом, совершенно не боясь поворачиваться ко мне спиной. А я стоял и пошевелиться не мог, как вкопанный ей-богу, стоял и смотрел на свою жену, жадно осматривая ее на предмет ранений и следов насилия. Но кроме небольшой царапины на щеке, ничего не было. Она даже напуганной не выглядела. И, если я сдох, то я однозначно в раю. И когда она кинулась в мои объятия, я чуть было не рухнул позорно на землю, потому что ноги подкосились и с трудом меня удерживали. Я целовал, обнимал ее, ощупывал, словно боясь, что все это мираж, что она вот-вот исчезнет из моих рук, и я проснусь, открою глаза в кромешной тьме, один, без нее.

— Ну вы идете, голубки, хоть бы постеснялись, у меня тут ребенок, — Макс еще и шутить пытался, это, сука, точно какой-то тупой сон. Потому что ни хрена это не может происходить наяву. Я даже ущипнул себя больно несколько раз, не помогло. Не проснулся.

— Скажи, скажи мне, что это правда ты, — просипел, глядя на свою жену. Мне под сраку лет, а я сейчас как девка истеричная, ждал ответа.

— Я, — она коснулась моего лица, обхватила его своими маленькими, теплыми ладошками. — Со мной все хорошо, слышишь, он ничего мне не сделал. Пойдем, думаю, вам нужно поговорить, — она помолчала, а потом добавила: — о многом.

И я, продолжая ни хера не вдуплять в ситуацию, просто поплелся в дом, держа за руку жену, так крепко, что оторвать ее от меня можно было лишь отрубив мне нахер руку. Потому что я больше ее не отпущу, охрану поставлю, круглосуточную, чтобы ни одна тварь…никогда больше. Я умел учиться на своих ошибка, в общем-то поэтому и выходил всегда сухим из воды и даже ранений серьезных не получал. И этот урок я на всю оставшуюся жизнь запомню.

— Ботинки сними, тапки вон там, — Макс говорил, как ни в чем не бывало, словно мы просто старые друзья, встретившиеся поболтать ни о чем. Я сделал, как он сказал, все также стискивая ладошку жены в своей лапе, как прилепленный.

Макс не торопился ничего объяснить, молча накрывал на стол, малец ему помогал. Знакомый запах Настиной стряпни ударил в ноздри, и лишь на секунду я представил, что все это было ночным кошмаром и мы дома, ее никто не похищал, а мой лучший друг сейчас не валялся в больнице с переломами всего, чего только можно.

— Присаживайся, поедим и поговорим.

— А не дохера ли ты на себя взял?

Макс только глянул на меня недобро, а потом перевел взгляд на мальца, мол, за языком следи. Пацан выглядел на удивление спокойным, учитывая, что каких-то несколько минут назад я держал на мушке его отца.

— Руслан, — Настя коснулась моего плеча, посмотрела на меня, и я без слов ее понял. Ей я отказать не мог, ни в чем. Я, блядь, сдохнуть ради нее готов был, даже не задумался бы ни на секунду. И засунув свою гордость и желание разхерячить здесь все к ебеням, в жопу, молча прошел и сел за стол.

Ели мы в полной тишине, тупость. Он мог меня отравить запросто, но что-то здесь было, что-то не так. Потом уже, после обеда, Настя забрала пацана, тот даже не сопротивлялся, с радостью пошел с ней во двор, мяч пинать. Моя Настя и футбол. Привет, дурка.

— Может закончим этот спектакль? — перешел к делу, как только дверь за Настей и пацаном закрылась.

— Ты не меняешься, друг, все куда-то спешишь, торопишься. Жить надо размеренно, здесь и сейчас.

— Ты, бля, меня позвал речи философские потолкать?

— Ты не рычи, командир, за тобой должок. Большой должок, — он встал, заставив меня напрячься, подошел к одному из шкафчиков и выудил оттуда бутыль. — Самогон, — объяснил, расставляя стаканы, — сам гнал.

— Я не буду, — отодвинул от себя стакан.