Сфинкс жил в хлеву, деля его с курами, овцами и коровой Розой. Низкий рубленый хлев стоял не близко к избе, под яблонями. Спала тётя Маша крепко, собаки у неё не было, так что Рита без опасений вошла к скотине. Та относилась к ней по-приятельски, с доверительностью тянула морды и клювы, а Сфинкс – так вовсе по-родственному. Открыв его закуток, она позвала:

– Вылазь!

Он вмиг не проснулся. Пришлось ударить его по башке лопатой. Он заворочался, хрюкнул, скребя копытцами, потом вышел – сонный, упитанный, любопытный. Ткнул пятачком в бедро – дескать, что тебе?

– Мы сейчас пойдём с тобой на охоту, – сказала Рита. Сфинкс согласился. Заперев хлев, они торопливо вышли через калитку в воротах и побрели вдоль домов, ни в одном из коих свет не горел, к реке.

Когда кончилась деревня, справа и слева стали чернеть поля, взрыхлённые после жатвы. Они стелились почти до самого берега, от которого был перекинут к другому дощатый мост. Лет десять назад по нему вполне можно было проехать на легковой машине, теперь идти было боязно. Поступь Риты он, впрочем, даже и не заметил, но под копытцами Сфинкса весь загудел, застонал, затрясся.

– Не свались в реку, – строго предупредила Рита своего спутника, – если благодаря тебе она выйдет из берегов – медведи окажутся под водой, и мы с тобой будем вынуждены заняться рыбалкой вместо охоты.

– Хрю! – сердито отвечал Сфинкс, семеня копытцами, – хрю, хрю, хрю!

Тон раскрывал смысл: "Ты чего городишь?До леса – никак не менее километра, и перед ним – возвышение, на котором дорога. Как вода сможет захлестнуть лес?"

Толстячок был прав. Луга за рекой лежали привольные, и она даже в половодье не подступала к лесу вплотную. Идя по этим лугам, охотница на медведей и её розовый спутник всей широтою родственных душ упивались ночью. Небо яснело. Холодные августовские звёзды блестели из камышей и мокрой травы, как глаза русалок. Из-за огромной тучи, которая уползала, хитро выглядывал край луны.

Под крик первых петухов, проснувшихся за рекою, перевалив возвышение, на котором чернел вдоль леса большак, парочка вошла в смолистые дебри. Путь лежал по тропинке – одно из многих, пересекавших лес. По хвойному лесу легче идти, нежели по лиственному -поменьше валежника и травы, побольше простора между деревьями. И с тропинки сбиться куда как легче. Так вот и сбились, пройдя всего километра два. Поняв, что произошло, и что невозможно определить, где север, где юг – на небе сияло всего лишь несколько звёзд, Рита не встревожилась. Ей ведь было до глубины души всё равно, куда направляться. Сфинксу – тем более. Побрели они дальше, весело напевая и бодро хрюкая. И застал их в лесу рассвет – холодный, сырой.

Заря занималась вялая. Не иначе – всю ночь пила, беря пример с Риты. Угрюмы были её глаза. Не заря, а ведьма встала над лесом. Солнце вконец испортило настроение, внеся ясность в происходящее. Не опасность встречи с медведем обескуражила Риту, как это произошло бы с любой другой протрезвевшей девочкой, а её маловероятность. Кругом стеной стояла тайга, иначе не скажешь. Как его сыщешь в этаких дебрях, медведя-то? Он ведь не идиот – выходить на битву с Наполеоном! Кутузов, помня разгром под Аустерлицем, осмелился это сделать только после того, как Наполеон истощил половину сил, пройдя пол-России. Очень возможно, что и медведь решил его вынудить прошагать половину леса. Взглянув на Сфинкса, Рита спросила его, согласен ли он принять правила игры, навязанные врагом. Сфинкс не возражал. Более того – он вдруг побежал вперёд, подбадривая попутчицу, уже несколько утомлённую четырёхчасовой прогулкой.

Солнце уже стояло над соснами. Миновав поляну, потом – лощину, до дна заросшую ёлками, а затем перейдя ручей, друзья набрели на очень густой малинник. В нём, разумеется,задержались. Ягод на каждой ветке висели россыпи – обожраться. Сфинкс отдавал им должное с такой страстью, что даже ушки поджал и перестал хрюкать. Но Рита всё же опережала его – благодаря росту и двум рукам. Ей вспомнились вдруг слова – не то из какой-то книжки, не то из фильма: "В раю – малина сочная, сладкая!" Здесь был рай. Совершенно точно.

Но выходило так, что по мере наполнения животов и райские кущи редели, и ощущения притуплялись. А уж когда за малинником вдруг открылось поле, дальний край коего, примыкавший к ельнику, был покрыт высоким бурьяном, а ближний – устлан надгробиями, на память пришли другие слова: "Кладбищенской земляники крупнее и слаще нет". Они, безусловно, наелись не земляники. Малины. Но очень крупной, сладкой. Кладбищенской.

Риту вырвало, Сфинкса – нет. Пока этот карбонад, то есть – долбонат, изучал недавнее содержимое её столь разборчивого желудка, она с кружащейся головой поплелась взглянуть на могилы. Что её повлекло туда? Глупый страх ,который внушила Танька, сказав, что кладбище в лесу проклято, что все те, кто видел его, домой не вернулись. Чтоб возвращаться домой достойно, необходимо было расправится с этим страхом, против которого даже яркое солнце на чистом, голубом небе было беспомощно.

Кроме пары крестов, чудом не успевших сгнить до конца, признаками кладбища оставались одни лишь камни, лежавшие на земле, вросшие в неё. Они были плотно оплетены травой, облеплены мхом. Из далека – кочки, а не надгробные памятники. Достав из кармана нож, Рита опустилась перед одним из камней на корточки – попытаться счистить живую природу с мёртвой, чтоб прочесть надписи. До сих пор ни разу не доводилось ей спасать смерть от жизни, как и наоборот. Однажды она бросилась к собаке, попавшей под мотоцикл,однако та умерла мгновенно. Смерть спасать проще. Смерть не умрёт.