Выкатившуюся непрошенную слезинку дарх стер с моего лица, заставив отвернутся куда-то в сторону. Прикрыла лицо руками, пытаясь унять эмоции и несколько раз вздохнула и выдохнула. Благо хоть гримм был магическим и без снятия плетения, не размазывался.

— Родители решили настрогать еще детей, дабы убедиться, что их наследие — всем наследиям наследие, — грустно хмыкнула, — а я поняла, что хоть что-то в моей жизне не должно быть ложью и отправилась в закрытый пансион. Поступила и все ждала, когда господа Сатор все поймут и приедут за своей дочерью. Попросят прощения, скажут… что любят меня такой, полутораметровой. Тринадцать лет прошло, свою семью с тех пор я вижу впервые.

На Табурета смотреть не хотелось. Было как-то неловко и странно вывалить это все спустя столько лет на совсем не близкого мне начальника. Но "слезами фурии" его не напоишь, а так… наверное, рано или поздно все равно бы все это узнал. Через окна балкона вдали сияли огни ночного города. Может быть где-то в глубине души у меня теплилась надежда, что Табурет разрешит уехать домой. Пожалеет меня второй раз, как отвратительно бы это ни звучало. Но логика этого мужчины, похоже, останется для меня непостижимой.

— И как твое полное имя? — последовал задумчивый вопрос от Муреса.

— Ониканиэль, — не придавая значения, легко представилась я.

— Еще и подделка документов, Сатор, — обреченно резюмировал этот огатый Табурет, еще и вздохнул тяжело и не давая мне опомниться продолжил, — значит, поступим следующим образом. Мы пойдем к твоим родителям, и ты представишь меня своим женихом.

— Что?! Вы рехнулись? — округлила я глазища раза в три, — да никогда в жизни! Это позор, позор и еще раз позор! Нельзя заключать браки без одобрения семьи! Не заставите! Можете казнить!

Капитан хмыкнул и с какой-то новой непонятной эмоцией на лице мне заявил:

— Будет ли позором для семьи твой арест за преступление пятого порядка прямо на этом балу?

— Вы так не сделаете, — неверяще замотала головой.

Сама же в голове быстро прикинула, что устроить такое вполне в духе Табурета. У него, судя по светским хроникам, что ни бал — то скандал. Думать о мотивах Муреса не было сил, похоже ему просто плевать, по какому поводу устраивать шумиху. Мужчина уже предложил мне локоть, ни капли не сомневаясь в моем решении. И я его приняла. Нелепый спектакль будет лишь позором никчемной дочери, публичный арест же — отпечаток на имя всей семьи.

Балкон мы с капитаном покидали, почти как одна из тех парочек, что попадались нам раньше. Только маршрут у нас был четкий и выверенный: сначала мы миновали толпу людей и вышли прямо в центр зала, который был относительно свободным. Прямо напротив нас оказались мои родители. Это был последний раз, когда я на них посмотрела. Столкнулась глазами с мамой и увидела, как меняется ее лицо, как происходит узнавание. А потом она изящно тыкнула локтем отца куда-то в ребра. Тем временем ни капли не стесняясь вообще никого, Табурет протащил меня через центр зала и уже в пяти метрах от четы Сатор, громко объявил:

— Дорогая моя, госпожа Сатор! Я так долго предвкушал этот момент, — на дарха обернулось приличное количество гостей, — жду не дождусь, когда ты представишь меня в качестве жениха своим родителям.

И если Табурет прям-таки уверенно купался в лучах всеобщего внимания, то мое состояние было подавленным. В каких-то своих мечтах я представляла, как возвращаюсь в семью, став большим начальником в министерстве безопасности, например. Или получив награду за заслуги перед отечеством от короля. Но не вот так… Не псевдо невестой псевдо балагура тире жениха. Глаз я на родителей так и не подняла. Вот они уже в паре метров и как будто не было этих тринадцати лет молчания, а перед ними стоит маленькая набедокурившая девочка. Только вот сказать мне было по-прежнему нечего. Муреса, судя по всему, мое эдакое отсутствие вполне устраивало. Капитан продолжил спектакль:

— Мефея! Ликгон! Я так рад, наконец-то, познакомится с людьми, давшими жизнь моему сокровищу! — получилось у дарха как-то агрессивно.

Едва ли начальник разведки мог себе позволить подобные оскорбительные оговорки. Мы, конечно, все равны, но эльфа называть человеком равносильно тому, что оборотня — блохастым. Не заметить полыхнувшее плетение полога, отрезавшего эту беседу от гостей, было бы сложно. Отец действовал оперативно и решительно, впрочем, как и раньше. Мама тоже себе не изменяла, сохраняя молчание и, вероятно, держа на лице приличествующую случаю дежурную улыбку. Ах, разве может что-то в нашем безупречном семействе идти не так? Все под контролем, ничего необычного. А если еще и не услышит никто, то можно вообще вывалить все, как на духу, чем и занялся отец, полностью проигнорировав капитана:

— Мы должны терпеть твои капризы, Оника, из-за этого прохиндея? — рубил с плеча господин Сатор, — тебе было мало потрепать нам столько нервов, так теперь ты решила еще выставить нас посмешищем и привести в наш дом широко известного дурачка из разведки?

— Вам не кажется, что капризы несколько затянулись? Лет так на тринадцать, — голосом дарха можно было воду в лед превращать.

У меня после слов отца все волосы дыбом встали, и я начала нервно сглатывать. Едва ли Мурес проглотит прямое оскорбление, да и после указания на “разведку” будет куча вопросов. Ответы капитан определенно захочет получить. Не дождавшись от меня хоть каких-то слов, папа продолжил отчитывать, и было ощущение, что перед ним все та же Оника, которой четырнадцать, с которой можно так говорить. И самое ужасное, что я ей и была сейчас.