– С Демидовской. Я разве не рассказывал тебе, что мы из рода Демидовых?

– Настя, мужу больше не подавать. У него красная горячка. Да и гостей пожалей. – Пётр встал, чтобы попрощаться.

– Так он правду говорит, байстрюк он. Внук… праправнук байстрюка.

– Я знаю тебя уже лет двадцать, Лёнь, и что-то впервые ты байстрюком стал. Завтра будешь внуком Петра Первого, да?

– Петра не буду, а вот Демидова – да. Знаешь такой Ямало-Ненецкий округ?

– Ну…

– Я там родился. Мой прапрадед был байстрюком, от помещика и местной. У этого помещика при родах умерла жена, и он женился на Ефросинье Тавловой, крестьянке, очень красивой женщине. Вот так-то явился в мир Иван Тавлов. Через пять лет Ефросинья умерла. Видно, тогда женщинам трудно было на свете белом жить. И помещик дал сыну вольную, выучил его, отдал в Калужское Бергерское училище, и тот стал маркшейдером, горным инженером. Но уж очень охоч был Ванька до женщин. Выяснилось это, когда он связался со своей родной сестрой по отцу – Ольгой. Отец всё узнал, велел связать сына и выпороть его на конюшне. Но сыночек-то был не промах, развязал веревки, сбежал, потом вернулся, съездил батюшке по кумполу…

– Убил? – вскрикнул Валерий.

– Да нет, постращал малость, неблагодарный, забрал свои документы, деньги и пустился в бега. В Туле, на постоялом дворе, как того и следовало ожидать, его ограбили, и он оказался без документов и без денег. Ивана поймали как беглого крестьянина, а Демидовы тогда всех собирали. И он из Тулы попадает в Туру. И тут выясняется, что Иван – то, оказывается, грамотный человек, и притом горный инженер. Вот Демидов его и приблизил к себе. А у Осипа Демидова была племянница – сиротка Наталья Демидова. Представляешь, поворот какой? Он – красавец голубоглазый, говорят, я на него похож…

– И что, есть свидетели? – Заглянула ему в голубые очи жена Настасья. Тавлов отмахнулся и продолжил.

– Вот и случилась у них любовь. Осипу это не понравилось, и молодым пришлось бежать. По реке Тура до Оби дошли, а это, извините, более восьмисот километров. Демидовы тогда цари были, свою армию имели. Погоня за ними пошла, и как вы думаете, господа охотники, что Иван сделал?

Петр и Валерий пожали плечами.

– Наталья в санях оставалась, а он прыгал, в снег закапывался. Сани подъезжают, Иван вскакивает на сани – а он здоровый мужик был, под два метра росту – скидывает всех в снег и дальше едет. Потом опять спрыгивает, закапывается и новых валит в снег. Так и ушел от погони, и никого не убил. Оторвались они от преследователей и устроили свое займище. Так и называлось, Тавловское займище.

– Почему Тавловское?

– По отцу-то он Красавцев должен быть, но взял материнскую фамилию и стал называться Тавлов.

– А где его займище?

– Если показать по карте… – Лёня в воздухе начертал что-то на невидимой карте. – Вот село Кандинское, от него 62 километра ровно по прямой, мимо речушки такой мелкой без названия… вот тут.

Лёня поставил в воздухе жирную точку.

– А где это?

– Под Тюменью. Северо – Тюменский край. Там он построил дом, там семеро детей у него родились. Он грабил караваны купеческие. Брал спички, провиант, порох, соль, инструменты – все то, что не мог сделать своими руками. И даже, как говорят, не столько грабил, сколько оплачивал, выкупал – у него охотничья пушнина там была всякая… Совершал торговый обмен, в общем. А задетые за живое купцы сказали Демидовым, что, мол, Наташка Демидова со своим мужем на дорогах промышляют. И всё. Хоть и прошло 14 лет, и семеро деток народилось, а их нашли и хотели расстрелять. И тогда Наталья встала впереди мужа со всеми детками: «Стреляйте!»

– Собой закрыла?

– Да. Осип Демидов махнул рукой: «А-а. Живите.». И отправил их в ссылку, в Салехард, соль варить. Его пять раз секли на площади купцы… Небось, родственнички твои, Пётр Купцов. – Лёня ткнул друга локтем в бок.

– За что? – отмахнулся невозмутимый Петр.

– Водку продавал ненцам. А это было строжайше запрещено, потому что ненец моментально спивался. За неделю. У них иммунитета нет к этому делу.

– Как полное имя твоего прадеда?

– Иван Исаевич Тавлов. Его могила вон, у меня в саду.

– Подожди, демидовские времена, а ты говоришь, что в саду у тебя…

– А Иван Исаевич был в третьем поколении от того Тавлова, о котором я тебе рассказываю.

– То есть ты от Натальи Демидовой и Ивана Тавлова через семь поколений стоишь?

– Все верно. А рассказал мне об этом мой прадед, Иван Исаевич, который в моём саду похоронен. Вместе с немцем.

– С каким немцем? – Пётр Федорович, с иронической улыбкой воспринимавший рассказ Лёни, посерьёзнел.

– А вот так. Во время войны это было…

– Расскажи.

– А что рассказывать? Ему было 83 года, когда умер. Стали хоронить. И солдатик тогда немецкий помер.

– От чего?

– От ран, наверное. От чего тогда умирали? Вот немцы тогда с моим отцом вместе вырыли могилу и похоронили сразу двоих.

– Вот интересно… Вместе вырыли, почти по-соседски.

– Наша семья в землянке тогда жила. Немцы скоро ушли. Бабушка рассказывала, что один наш солдатик, видимо, туберкулезный был, в госпитале лежал, а после того, как наши отошли – его оставили, так его деревенские и немцы вместе подкармливали.

– Почему? – Валерий с детской непосредственностью хлебал жиденький фазаний бульон и не сводил восторженных глаз с рассказчика.

– Да понятно было – не жилец. Жалели. Он спокойно ходил по деревне в своей советской форме. А когда он умер, то его вон под тем дубом немцы сами схоронили. – Лёня показал на старый развесистый дуб за оградой. – Не бросили, а похоронили. Это было в начале войны. Еще таких зверств не было. Еще что-то человеческое в людях оставалось. Вот бабушка рассказывала, что идут немцы по деревне: «Киндер, киндер! Ком, ком.». И детишек подкармливали. Но это в начале. А потом, мать рассказывала, в Брянске все колодцы были трупами завалены: дети, женщины… Страшное это дело – война. Хотя, когда они только к нам пришли, школы организовали, колхоз работал, госпиталь…