Анна (неуверенно): Вы это о своих родителях говорите?

Этингоф: Я это о своих родителях говорю… О своих родителях, которые сожрали моего Дохлика, а теперь ползают под землей, как кроты, вместо того, чтобы лежать себе тихо на Востряковском кладбище… Вы послушайте, послушайте… (Глядя в пол и прислушиваясь, негромко). Иногда я чувствую, как они кружат возле дома и все никак не могут угомониться или бьются головой об асфальт, потому что им, видите ли, не хватает воздуха… А зачем им воздух, если все они умерли пятьдесят лет назад? (Стучит ногой по полу). Ну что вы опять расшумелись, землеройки?

Анна (в ужасе): Это ваши родители ползают?

Этингоф: А чьи же еще, по-вашему?.. Мои. (Негромко). Глупые, глупые чревоугодники. Съели моего Дохлика, а теперь ползают туда-обратно, как будто нет какого-нибудь другого занятия, да к тому же совершенно не соблюдают при этом технику безопасности… Я говорю – папа, ведь ты же можешь свалиться в какую-нибудь канализационную трубу, и тогда тебя унесет отсюда за тридевять земель, пока ты не окажешься в каком-нибудь Тихом океане, который найдешь ни на всякой карте… Но куда там! Разве они меня слушают? (С остервенением стучит ногой по полу) Глупые, глупые родители!.. Если бы они меня хотя бы иногда слушались, то, может быть, все было бы иначе!..

Анна: Вы хотите сказать, что они – здесь?.. Здесь?.. Прямо тут, под нами? (Негромко стучит ногой по полу).

Этингоф: А где же им, по-вашему, еще быть, если ни с родным сыном?.. В конце концов, это же мои родители. Ползают за мной, как кроты. Прячутся. Подкрадываются. Подслушивают. Ночью я слышу, как они разговаривают там, под землей и все никак не могут решить, кто из них виноват, что я вырос таким неудачником. (Кричит и стучит в пол). Что?.. Что?.. Что?.. Господи, ну что вам еще от меня надо!

Анна (глядя в пол): Мне кажется, еще немного и я сама начну с ними разговаривать…

Этингоф: Глупые землеройки!.. Они, видите ли, беспокоятся, что я могу забыть принять лекарство. Почему-то все в этом городе озабочены тем, что я могу пропустить время приема лекарств, как будто это грозит миру неисчислимыми бедствиями…(Глухо). Чертовы лицемеры. (Подходит к шкафчику и вновь достает оттуда бутылку вина, разливая). Надеюсь, вы присоединитесь ко мне, милая Анна?.. Если пришло время принять лекарство, то мы, конечно, не станем нарушать режим и огорчать наших близких.

Анна (смущена): Спасибо… Я присоединюсь…

Этингоф: Вот и прекрасно. (Наливает). Ваше здоровье. (Подняв стакан, быстро пьет).

Анна: Ваше здоровье. (Пьет).

Короткая пауза.

Этингоф (поставив стакан на стол, тоскуя, в пол): Ну, что вам еще от меня надо, землеройки?.. Разве вы не видите, что я принял прекрасное лекарство и готов принимать его до гробовой крышки, если только вы оставите меня, наконец, в покое!.. (Кричит). И не надо больше говорить мне, что я должен делать, потому что я сам прекрасно знаю это без всех ваших идиотских советов!..

Анна (неожиданно громко кричит и топает ногами): Да! Не надо! Он сам прекрасно знает, что ему делать!

Этингоф: Что такое?.. Зачем вы кричите на моих родителей?.. Разве вас кто-нибудь просил?

Анна: Я думала, что может так будет лучше.

Этингоф: И совсем не лучше. Потому что стоит им только узнать, что ко мне приходила симпатичная барышня с талией и длинными ногами, как они будут обсуждать это всю ночь, пока не переругаются или не подерутся. (Кричит и с остервенением бьет ногой в пол). Черт! Черт!.. Черт!.. (В сторону кладовки). Ну, неужели нельзя было придумать что-нибудь поостроумней! (Кажется, в изнеможении, опускается в кресло, откинув назад голову).

Анна (в растерянности): Вы не волнуйтесь, не волнуйтесь…

Пауза.

Этингоф (глухо и негромко, со вздохом): Однажды, много лет назад, мне приснился луг полный цветов и бабочек… Впрочем, это было так давно, что я уже не уверен, было ли это на самом деле.

Анна: Как интересно!.. И со мной тоже, представьте, случилась однажды ужасная история. Я взяла и упала прямо в лифте. И при этом – ни с того ни с сего. Просто стояла, а потом упала, и это было просто ужасно. Везде была грязь, потому что была осень, лифт стоял между этажами, а я лежала и думала о том, какая все-таки я великая грешница, раз со мной случился такой несусветный кошмар…

Этингоф: Пожалуй, в этом что-то такое есть. (Достав из кармана блокнотик, записывает).

Анна: Я тоже так думаю. Но тогда мне показалось, что я в западне. В мышеловке. Что весь мир исчез и остался только этот лифт и больше ничего. А когда я поняла, что я великая грешница, то этот лифт стал похож на того кита, который проглотил когда-то бедного Иону…

Этингоф (записывая): На кита.

Анна: Вы это за мной записываете?