И вот я обратила внимание, что отец с тётей часто запираются в кабинете и с серьёзными лицами о чём-то подолгу разговаривают.

Пришла телеграмма, извещая о том, что мурза выезжает. Тётка развела бурную деятельность, во всём доме затеяла генеральную уборку, приготовила для гостей комнаты. Людей отправила в город за покупками для стола, всех поставила на ноги. Меня позвала к себе:

– Приезжают родственники мужа. Они наследственные мурзы. Сам служит в охране государя, знаком с великими князьями. С ним едет его сын, офицер Дикой дивизии. Что со студентом делать будем? Нельзя же допустить, чтобы они одновременно оказались нашими гостями. Когда он уезжать собирается?

Я покраснела, слова её возмутили меня, но тут же с сожалением подумала: «Ах, почему же Паша мой не мурза!»

– Надо дать ему понять, – поучала тётка, – ведь сам не догадается, хорошему обхождению не обучен! Надо сказать ему прямо: отправляйся, мол, восвояси.

– Как можно так выпроваживать гостя! – возмутилась я, но защитить Пашу не сумела. – Он и сам собирался, – сказала я, – уедет скоро.

– Смотри же, веди себя как подобает… – наставляла она. Не дай бог, подумают, что парень – кавалер твой… Всё пойдёт тогда прахом…

Гости подъехали с шиком на тройке. Дом наполнился чужими мужчинами и женщинами. Ужин прошёл весьма торжественно. Тётя позаботилась об угощении – блюд на столе было множество. Меня посадили рядом с офицером. Он всё время что-то предлагал мне из еды со словами: «Виноват, виноват, прикажите!», рассказывал мне какие-то полковые истории. Пашу тётка посадила в самый дальний угол стола рядом с той русской барышней. Мне даже видно его не было и голоса не слышно, зато болтовня барышни, её искусственный смех доносились и портили мне настроение. Старики пили, сосед мой тоже прикладывался, угощал и меня. Я выпила немного и слегка захмелела… После еды старики, прихватив бутылки с ликёром, пошли в комнаты играть в карты. Молодёжь отправилась в сад. Тётя, подозвав меня к себе, говорила что-то, стараясь отвлечь моё внимание. А когда барышня подцепила Пашу под руку, отпустила. Окликнув офицера, сказала:

– Не желаете ли прогуляться? – и отправила меня с ним.

Было тихо, в небе луна, звёзды, пахло травой… По телу растекалось тепло, тихий тёплый ветерок доносил ароматы цветов, нежно обдувал лицо, гладил волосы… Офицер был навеселе и сыпал анекдотами. В противоположном конце сада барышня пронзительным голосом давала какие-то команды. Вдали противно кричала сова, вселяя в душу беспокойство и страх… Мы обошли сад один раз, другой… Пора было возвращаться в дом, но я снова потащила кавалера своего в сад, надеясь встретить там Пашу, и заставляла себя смеяться над дурацкой его болтовнёй. Повернули к дому. В полосе света, падавшего из открытой двери, вдруг появился Паша. Лицо его, видимо, от освещения, было жёлтым, глаза запали, казалось, в них затаилась боль, на лице недоумение. За весь сегодняшний день нам не удалось переброситься ни словом, поэтому я сказала по-татарски:

– Здравствуйте, как дела?

Офицер извинился и ушёл в дом. Мы остались одни. Не успели мы ничего сказать друг другу, как выскочила тётя.

– Пойдём, Гульсум, тебя ждут. Разве хозяйке можно бросать гостей? – сказала она и утащила меня за собой.

Вечером играла музыка, были танцы, гости танцевали очень хорошо. Меня всё время приглашали то один, то другой. Я устала. Паша сидел в углу совсем один. Не мог он ни в карты играть, ни танцевать. И рядом с женщинами, которые, потягивая ликёр, занимались сплетнями, ему было не место. Всё его существо выражало плохо скрываемую тоску.

Вечер подошёл к концу. Отправляясь на покой, гости подходили ко мне и целовали руку. Он единственный не стал целовать и исчез, бросив мне: «Спокойной ночи!»

Я провела очень плохую ночь, видимо, оттого, что сильно устала и пила ликёр.

На другое утро мы рано погрузились и на пяти лошадях поехали к воде на пикник. Отец, родственник тётки, она сама – в одном тарантасе; я, офицер и маленький ребёнок – в другом. В остальных – женщины и гости помельче. Пашу вместе с пожилой экономкой посадили в телегу с самоваром и провизией. В дороге тарантасы то и дело обгоняли друг друга, забавляясь. Только телега Паши катилась в хвосте. Старая лошадь резвостью не отличалась. Мне было горько видеть друга униженным. Но вступиться за него не было сил. Мешали порядки, установившиеся у нас в доме, где всем командовала своенравная тётя. Мягкотелый отец отстранился от домашних забот и полностью подчинился ей.

У излучины реки лошади остановились. На зелёной шелковистой траве развернули пир с обильным угощением, разожгли большой костёр, поставили самовар. Пошла гулянка. А потом мужчины и женщины рассыпались по лугу, собирая цветы. Я несколько раз пыталась быть рядом с Пашой, говорить с ним, но всякий раз то тётя уводила меня от него, то кто-то из женщин подходил с какой-то просьбой, то барышня дёргала его – нам не позволяли быть вместе. Я целый день оставалась рядом с офицером, исполняла навязанную мне роль хозяйки. Без меня почему-то не мог обойтись никто. Паше я не уделила ни минуты. Народу было много, и я едва успевала поворачиваться. Когда мужчины пошли купаться, мы, женщины, торопливо готовили угощение. Пока они пили ликёр, купаться ходили мы. К нам присоединились жившие по соседству помещики, и снова началось чаепитие. День пролетел, а я и не заметила, как. При свете луны, радуясь прохладе, мы долго играли в догонялки и другие игры. Танцевали, пели по отдельности и хором. Одна женщина сплясала с офицером лезгинку. В повозки погрузились глубокой ночью и поехали домой. Мне почему-то стало очень грустно. Было такое чувство, будто я сделала что-то очень нехорошее, только понять никак не могла, что именно. Усталая голова соображала плохо, но душа почему-то ныла и страдала, не переставая… Сидевший рядом офицер всё говорил и говорил что-то, но я его не слушала. Народу в доме было много, кругом шум-гам.

Подавленная своим состоянием, я, ни с кем не прощаясь, ушла к себе и легла. Вытянувшись в постели, вспомнила, что сегодня не говорила с Пашой, и теперь ушла, не пожелав ему даже спокойной ночи. Возможно, он думает, что я участвую в сговоре против него? «Но такого не может быть!» – утешала я себя. Внутренний голос, однако, возразил: «Может!» Решив завтра непременно объясниться с другом, я повернулась на бок. Шум в доме всё не умолкал. Не дом, а улей какой-то! Тишина установилась не скоро… Я несколько раз принималась дремать, но тут же просыпалась. Меня мучило чувство вины перед Пашой. Я встала, распахнула окно. Комната заполнилась печальным светом луны. Я зябко поёжилась от ночной прохлады.