– Ну, как дела? – обдаёт он нас улыбкой.

Вернее, Цыпу обдаёт, а нам – мне, Рыжей и Умнику – достаётся то, что от неё отразилось. Он смотрит на неё не так, как на остальных. Совсем не тем взглядом, каким регулярно «обследует» членов нашего коллектива – ровно три секунды на каждого. Он смотрит на неё долго, мягко и улыбается не только ртом, но и глазами. Они становятся такими… притягательными, когда он щурится.

Цыпа тоже ему улыбается. Причём так… что я даже начинаю подозревать, а не влюбилась ли она? Я бы не удивилась. Он и близко не мачо, но, когда рядом с тобой вдруг возникают эти плечи, руки, вся эта высота его роста, как бы ты не заставляла себя быть бдительной и недоверчивой, чувство безопасности рождается и неумолимо растёт само собой. Рядом с ним спокойно. В нём, вне его и вокруг него живёт уверенность.

Леннон тоже высокий. У него также широкие плечи и крепкие руки, но… мужественность – это ведь не только о телосложении? Есть что-то ещё… неосязаемое, но куда более мощное, определяющее. И это ощущают все: и девочки, и мальчики.

– Просто супер! – пытается перетянуть на себя часть его внимания Рыжая.

Но он даже не смотрит на неё. И на меня тоже не смотрит, но, не глядя, подошёл так близко, что я ощущаю щекой тепло, исходящее от его плеча, обтянутого влажной и серой от пыли футболкой. От запаха его пота у меня начинает кружиться голова. Но не в том направлении, в каком она кружится от ароматов всех других немытых людей в этой деревне. В противоположном.

– Вы ели? – спрашивает он у единственного интересующего его человека.

Она тупит взгляд и перестаёт улыбаться. Остальные тоже не решаются выдавать подробности происшествия.

– Что случилось? – теряет он терпение.

– Ели. Но кое-кто едва не отдал богу душу, – докладывает Рыжая.

– Кто? – тихо уточняет он и, наконец, впервые одаривает Рыжую своим вниманием.

Та не теряется:

– Она, – кивает на Цыпу.

Я начинаю уважать Рыжую. Эта, похоже, самая бесстрашная тут из всех.

– Она, – теперь кивает на меня, – накормила её орехами. И мы тут едва не стали свидетелями быстрой смерти от анафилактического шока.

Он разворачивается ко мне всем телом. Впервые с тех пор, как вернулся, его глаза смотрят на меня. И моя шея втягивается в плечи автоматически, то есть абсолютно против моей воли. Ему даже говорить ничего не нужно – всё в его взгляде.

Все молчат. Наверное, молча поют мне реквием.

– Что? – защищаюсь, потому что кроме меня делать это, как обычно, не кому. – Я же не знала, что у неё аллергия! На лбу у неё это не написано!

– Да, – как-то утробно рявкает Рыжая. – Как и то, что у неё припасено лекарство на случай приступа. Это какой дурой надо быть, чтобы спрятать его и никому об этом не сказать?! А если бы мы… она не догадалась? – Рыжая снова кивает на меня. – Фактически… она спасла твою… подружку от смерти. Если бы не её вечное упёртое стремление во всё засунуть свой нос и разобраться, Курёнка сейчас уже жрали ли бы черви.

Он хмурится и вглядывается в лица каждого из нас. А я краснею от такой поддержки.

– И к тому же, орехов она могла нажраться в любой другой день и набрать их своими руками. Хотя это вряд ли – в лесу нужно уметь ориентироваться, рисковать попасться на глаза крупному животному или… не животному. И думать там надо хорошо, а не хитрить.

Во мне бушует такая мощная эмоциональная буря, что я понимаю только отчасти глубокий смысл сказанного. Больше даже как намёк, потому что всё то, что Рыжая вменяет сейчас Цыпе, станет мне очевидным позднее. Я не умею видеть людей насквозь, а вот у Рыжей, похоже, в этом талант. И я даже начинаю немного её опасаться.

– Хорошо, что у тебя нет аллергии на моллюсков, – стараюсь увести разговор в другую сторону.

– Не знаю, – пожимает плечами Цыплёнок. – Может, и есть. Я не знаю.

– Ну, не было же в тот вечер, когда мы все их ели?

– А я не ела.

Главный, уже успевший повернуться к нам спиной, чтобы ретироваться по своим делам, останавливается, как вкопанный. Рыжая тоже аж уши оттопырила. И все мы получаем хороший такой кусок романтики от нашего группового любовного торта:

– Я отдала свой Альфе.

Меня начинает подташнивать.

– Как это? Ты отдала ему тот… большой. А маленький разве не съела?

– А маленький кто-то стащил, пока я жарила у костра большой.

– То есть, ты моллюска вовсе не ела? Так? – уточняет, нахмурившись, Рыжая.

– Так.

И он, наконец, оборачивается. В его глазах… тепло.

– Если б я не знал, как ты отреагировала на орехи, сейчас бы отругал тебя за этот поступок. Свою еду НИКОМУ отдавать нельзя! НИКОМУ! Если хочешь выжить. Пойдём, у меня кое-что для тебя есть.