Среди дореволюционных работ, посвященных проблемам Российского государства XVII в., связанных с вооруженными силами, следует особенно выделить труд С. М. Соловьева «История России с древнейших времен» [7] . Факты царствования первых Романовых рассматривались им сквозь призму сформулированного М.П. Погодиным догмата об абсолютной необходимости и непогрешимости петровских реформ. Соловьев не ставил перед собой цель изучить состояние вооруженных сил России середины – конца XVII в. История стрелецкого войска его интересовала только в рамках развития общей концепции кризиса в России, который был преодолен гением Петра I. Поэтому историк дал общую характеристику всех стрельцов: «Стрельцы, составлявшие гарнизоны по городам, исполнявшие полицейские обязанности, жили с семействами своими в особых слободах и в свободное от службы время занимались разными промыслами…» [8] . Для Соловьева не имела значения разница между всем стрелецким сословием и строевыми подразделениями – стрелецкими приказами, между городовыми и московскими стрельцами и т. д. В рассказе о появлении полков «нового строя» Соловьев дал еще одну общую характеристику стрельцов: «Стрельцы – войско, отправлявшееся в походы в военное время, составлявшее гарнизоны, также полицейскую и пожарную команду в городах. Стрельцы жили отдельными слободами в городах, каждый своим домом, промышляли и торговали и вместе служили государеву службу. В одной Москве их было больше 20 приказов, в приказе от 800 до 1000 человек. Один из них был приказ выборный, стременный (так у Соловьева, правильное название «Стремянной». —А.П.), потому что бывал всегда у царского стремени, оберегал государя и государыню во всех походах. Начальные люди у стрельцов – головы (полковники), полуголовы, сотники, пятидесятники и десятники; в головы, полуголовы и сотники берут из дворян и детей боярских, в пятидесятники и десятники – из стрельцов. Стрельцам давалось постоянное денежное жалованье, сукно на платье и соль…» [9] . Эти слова ученого – почти дословный пересказ очерка Г. К. Котошихина [10] . Уничижительная характеристика всего войска полностью отвечала концепции Соловьева о победе государственных начал над родовыми: «По единогласному свидетельству, московское войско гораздо лучше защищало города, чем сражалось в чистом поле…» [11] . К сожалению, списка участников «единогласия» Соловьев не привел. Альтернативой стрельцам Соловьев считал полки «нового строя» и, в дальнейшем, армию Петра I. Историк сформировал негативную оценку стрельцов, следуя оценкам источников, например, «Дневнику» П. Гордона. При этом Соловьев не проводил исследование этого памятника, просто повторяя за автором-современником его выводы. Немаловажно, что единственным доступным историку вариантом «Дневника» был перевод Д. Е. Келлера, выполненный в 30-х гг. XIX в. в единственном экземпляре по указу Николая I [12] . Келлер был чиновником Военного министерства, а не квалифицированным переводчиком и историком, вследствие чего эта работа не избежала многих неточностей и ошибок. Соловьев принял этот источник как данность.

Именно такой подход сформировал общую традицию негативных оценок стрельцов в российской историографии. Они признавались «отсталыми» только потому, что цари Михаил Федорович и Алексей Михайлович создали полки «нового строя», а В. В. Голицын и Петр I провели военные реформы. Раз появилось новое, значит, старое было плохим.

Негативная оценка московских стрельцов во второй половине XIX в. стала канонической. Например, в обобщающей статье публициста Н. Родиславского [13] стрельцы прямо названы «родом войск Азиатским», т. е. отсталым, в противовес передовой европейской армии Петра I.

В работе М.Д. Хмырова, члена Российского Военно-исторического общества, «антистрелецкая» линия получила дальнейшее развитие [14] . Хмыров рассматривал московских и городовых стрельцов как единую социальную группу. Историк не делал различий между стрелецким сословием и личным составом стрелецких приказов (позднее – полков). Хмыров считал стрельцов боеспособными, но склонными к бунту и уступающими солдатам «нового строя» по всем параметрам. Похожая точка зрения содержится в работе П. К. Гудим-Левковича [15] и П. О. Бобровского [16] , видных представителей военно-исторической школы русской дооктябрьской историографии.

А. К. Баиов в первом выпуске своего многотомного труда «Курс истории русского военного искусства» [17] , посвященного русскому войску XVII в., не вышел за рамки уже сложившейся «антистрелецкой» традиции, но обнаружил несоответствие фактов установившимся негативным оценкам. Исследователь обратил внимание на увеличение количества стрельцов к концу XVII в. и на сходство стрельцов и солдат: «Увеличение числа стрельцов было вполне естественно, т. к. они во всех отношениях близко подходили к войскам нового типа, а между тем постоянная почти борьба с западными государствами, обладающими многочисленной пехотой, требовала и в русских войсках иметь пехоты возможно больше…» [18] . Утверждение о «многочисленной пехоте» западных государств, с которыми воевала Россия в XVII в., справедливо лишь в отношении Швеции, но во время русско-шведской войны 1656–1658 гг. не было ни одного крупного полевого сражения с массовым участием пехоты. Найти другое объяснение обнаруженному несоответствию «антистрелецкой» традиции и факту увеличения численности стрельцов Баиов не смог, т. к. сам работал в рамках указанной историографической линии.

В советский период точка зрения, признающая безусловную положительную оценку петровских реформ, была принята и получила дальнейшее развитие. Соответственно, была принята негативная оценка московских стрельцов. При этом в советской историографии, в отличие от дооктябрьской, московские стрельцы рассматривались как в комплексе проблем русского войска XVII в., так и становились предметом отдельного изучения. Среди работ советских историков, посвященных эти вопросам, следует выделить труды А. В. Чернова, П. П. Епифанова, С. Л. Марголина, М.Д. Рабиновича.

В 1954 г. вышла работа А. В. Чернова [19] , содержавшая ретроспективный анализ развития вооруженных сил России с XV до конца XVII вв. Историк уделил московским стрельцам значительное внимание в своей работе, проследив их развитие от возникновения в 1550 г. до 1680-82 гг. Книга Чернова явилась значимой вехой в военной истории России XVII в., т. к. была первым и на долгое время единственным советским исследованием такого уровня и масштаба. Применительно к последней трети XVII в. Чернов писал о московских стрельцах: «Изменения иного характера произошли со стрельцами… Рост стрелецкого войска шел за счет московских стрельцов, число которых возросло с 8000 человек в 1637 г. до 22 500 человек в 1681 г. В походах участвовало 5-10 % всех стрельцов, которые составляли от 4 до 12 % общей численности войска. Значит, рост стрельцов не вызывался внешними потребностями государства…» [20] . Чернов полагал, что полки «нового строя» были новыми, а значит – лучшими, по сравнению с частями «старого строя», но никак не отразил критерии «устарелости», согласно которым стрелецкие приказы якобы потеряли свое значение по сравнению с солдатами «нового строя». Историк обосновывал тезис, согласно которому появление регулярной армии в России не являлось результатом спонтанного решения Петра. Началом «регулярства» Чернов считал как раз полки «нового строя».

Работа Чернова стала своего рода универсальной энциклопедией русской военной истории XVII в. Все вопросы, поднимавшиеся в этой области исторического знания, так или иначе не выходили за рамки концепции Чернова. Историки, разрабатывавшие невоенную проблематику, использовали работу Чернова как справочник с окончательно установленными истинами.

П.П. Епифанов [21] исследовал «Учение хитрости ратного строения пехотных людей» – один из старейших российских боевых уставов. В своей трактовке проблем, связанных со стрелецким войском, он повторил написанное Черновым и его предшественниками.

Работы С. Л. Марголина [22] и М.Д. Рабиновича [23] представляют особенный интерес. Необходимо отметить, что оба автора совершили первую попытку выхода за рамки «антистрелецкой» линии в историографии. Марголин рассматривал стрелецкое войско отдельно, не смешивая его, как Чернов, с другими родами войск, и привлекал не только традиционные источники, но и новый актовый материал.

Рабинович пытался установить некоторые пути преемственности армии царя Алексея Михайловича и армии Петра I по линии московских стрельцов. К сожалению, ни С.Л. Марголин, ни М.Д. Рабинович не создали больших работ по истории русского войска XVII – нач. XVIII в.