– Да ты че.

– Топор в очко. Привет! – Вова перевел взгляд за спину Костика и махнул приветственно папкой.

Алена, выпорхнувшая из кафе, легкая и как будто сотканная из лучей солнца, ответила тем же, подняв стаканчик с кофе, в этот раз не особо удивившись встрече с Вовой, ибо уже приелось, и поспешила к дорогой сердцу и ценой машине, вежливо пискнувшей, моргнувшей сигнализацией, и, точно верная собака, послушно оттопырившей уши-зеркала.

Костик, медленно соображая, обернулся и стал пристально искать того, кому было адресовано Вовино приветствие: взгляд его, опошлившись за мгновение, выловил из летнего зноя стройный силуэт Алены, стесненный затейливо коротким желто-бурым платьицем, и многократно его обвел. Дверь машины хлопнула, дав ментальную пощечину закусившему губу Жо, его не смутив, – восторженный, лелеющий взор, капая похотливой слюной, наделал кипу снимков для довольной памяти.

– Фигасе! Ты в тайне разбогател или просто водишь дружбу с дьяволом? Эта куропатка чертовски хороша! – выпученный большой палец Костика подкрепил слова.

– Набожный дьявол предложил сделку – провести с ней жизнь, но больше никогда не увидеть тебя, или наоборот. Я выбрал второе.

– Что второе? – сконфузился друг. – Провести со мной жизнь? Это мило, конечно, но я надеялся не быть вовлеченным в гомосексуализм. Хотя если бы передо мной стоял такой выбор, я бы тоже выбрал тебя, друг. Хочешь поцелуемся?

– Да!

Друзья синхронно рассмеялись, а их отточенный годами пошловатых шуток смех резонировал мелодичной молодостью звона.

– Ба, привет! – крикнул раскатисто с порога Вова, снимая пыльные вьетнамки. – Куда картошку?! На балкон?!

– Да, Вован, тащи на балкон! – отозвался ватный голос бабушки из-за плотно закрытой двери кухни, сквозь матовое непроглядное стекло которой виднелся ее близорукий сидящий силуэт.

Вова оттащил на плече пятнадцатикилограммовую сетку землистой, но без гнили картошки и плюхнул ее на кафельный пол застекленного балкона, сопящего в темноте зреющего, повзрослевшего вечера.

– Ты че дверь заперла… – Вова осекся, едва сделал шаг на кухню, прищемив хвост разгильдяйской тени распахнутой дверью. – Бабуля. Ты думаешь, это очень смешно?

Рядом с сидящей на ветхом стуле бабой Томой, очень старой, но крайне активной женщиной, видевшей жизнь под всевозможными углами, сидела обескураженная, привычно безупречная Алена, поместив Вову в не менее округлую форму удивления, чем он ее.

Бабушка на пару со старым советским сарафаном, в который была облачена и на пару с которым явно испила эликсир долголетия на брудершафт, залилась злодейским голливудским смехом.

– По крайней мере, ясно, чьих это рук дело, – продолжил Вова, опершись плечом на дверной косяк и деловито заложив руки в карманы темных джинсовых шорт.

– Привет, – растерянно произнесла Алена, осторожно глотнув чай, а аккуратный румянец смущения поцеловал ее в обе щеки. – Так вот о ком шла речь. Этого медиума, баба Тома, я знаю.

– Да неужели?! Совпадение? Не думаю!

Бабушка по новой залилась язвительным хохотом под неодобрительный вздох и закат глаз Вовы.

– Тебе в стендапе пора выступать, – басил он излишне серьезно. – Бабушка провинциального медиума.

– Бери табуретку, – баба Тома перевела снисходительный взгляд сначала на Вову, затем стрельнула глазами в потьмы коридора, – большего не заслужил, и подсаживайся к нашему столику.

Вова удалился за стулом в прихожую, полную тесных, таинственных теней. Алена бегло осмотрела (теперь уже через призму появления явно имевшего отношение Вовы) убранство кухни, за окном которой мглистые сумерки кутались в теплый летний вечер, поднимая круглый флаг молчаливого спутника нашей планеты. Теперь в глаза Алене бросились ранее почему-то не замечаемые чрезмерные рачительность и экономность, засквозившие из каждого предмета, утвари и вещества в склянке, даже из терпеливых замираний и возгораний бабушкиной папиросы.

– Вы хорошо выглядите, курение вам совсем не вредит, я смотрю, – комплиментарно произнесла Алена.

Слишком молодое лицо бабушки – на нем не было ни бородавок, ни старческих волос, ни перекошенных черт, были лишь изящные морщинки, но не ветхие штробы, а аккуратные, в чем-то даже симпатичные линии, в бороздках которых покоился пожатый жизненный опыт.

– В моем возрасте все только на пользу, это в молодости все вредно, – вывела житейскую мудрость улыбчивая баба Тома, махнув рукой.

В дверной проем просочился сначала четырехпалый табурет, оббитыми ножками вперед, а лишь затем Вова.

– Что будем пить, девочки? – кокетничал он, деликатно сев между дамами.

– Ого, – удивилась Алена. – Мне бабушка только чай обещала и какой-то нереальный кофе сразу после.

– Все так, но потом можно и по сто пятьдесят опрокинуть, – бывало произнес Вова и, встав, взял себе чашку с нарисованным волком «Щас спою» из бежевого навесного шкафа, залил заложенный в нее чайный пакетик клубящимся кипятком, бархатно-байховым ароматом кухню наполнив.