Но в голоске этом было что-то трусливое и нерешительное. Еще бы! Двадцать слившихся трусостей! Двадцать пораженческих сознаний, отказавшихся от собственного Я!

Грзенк не на шутку разозлился и стал вырываться из этого гнилостного болотца. Часть за частью, крупица за крупицей он возвращал себе свое Я, вновь очерчивая стершиеся границы. Время от времени Грзенк, путаясь, очерчивал себе и кусочки чужого Я, и тогда чужое Я испуганно шарахалось, источая запах мускуса, и просачивалось у него между пальцами, спешно всасываясь в родное болотце.

Болотце, в свою очередь, тоже боролось с Грзенком. Оно пыталось найти и парализовать в нем волевые центры, сделать его вялым и дохлым. Но раньше, чем ему удалось это сделать, Грзенк решительно рванулся и высвободился.

Он успел еще уловить запоздалый всплеск сожаления, а потом болотце исчезло, и Грзенк, лишившись всех созданных им зрительных образов и ассоциаций, оказался в оченьстранном месте.

Там, куда он попал, не было ни времени, ни пространства, ни цвета, ни звука. Не было ничего. У него оставалась только способность мыслить.

Грзенк вдруг понял — и, поняв это, точно окаменел, — что даже не знает, сколько времени прошло с тех пор, как он умер. Минута, неделя, вечность? Грзенк готов был поверить, что уже вечность. Время в потусторонних мирах вытворяет порой странные штуки. Помнится, в земной сказке погнался парень за ведьмой, да упал, а как вскочил — глянь, уже сто лет прошло, а на месте, где родной дом стоял, — чертополох да ковыль.

«А вдруг Лирды давно уже нет? Вдруг я опоздал?» — мелькнула страшная мысль.

Грзенк знал, что, как не все души павших в бою удостаиваются Валгаллы, так и не все погибшие мрыги могут пробиться в Иллюзорный мир, существующий по своим вечно меняющимся, призрачным, зыбким, но непреклонным законам.

«Где Иллюзорный мир, в котором существуют Бнург и Дымла? — панически подумал Грзенк. — Где бессмертие? Неужели я не попал в число избранных?»

Приобщение к тайнам Иллюзорного мира для умерших мрыгов протекало по-разному. Все зависело от внутренней готовности каждого. Одни попадали туда сразу и беспрепятственно, не испытав даже тяжелой стадии перехода, но большинству приходилось тысячелетия проводить в пустоте и скатываться в темное безумие, так и не постигнув премудростей загробного существования.

Из многочисленных родственников Грзенка, чьи тела теперь плавали шарами в длинных цепочках майстрюков, только Бнургу, Дымле и одной из прапрабабок удалось проникнуть в Иллюзорный мир и существовать в нем. Во всяком случае, только они выходили на контакт, о судьбе же остальных ничего известно не было. То ли их души были слишком привязаны к плоти и не смогли перенести ужаса расставания с ней, то ли затерялись в пустоте, то ли попали в Микромиры, с которыми ни у кого нет связи. Микромиры — как незатвердевший бетон, в них можно нырнуть, но вот вынырнуть…

Множество ловушек подстерегают душу по ту сторону жизненной черты, и не каждой душе суждено невредимой выбраться из них. Души, как ветки, — бросаешь их в водоворот и никогда не угадаешь, какая вынырнет, а какая нет. Иной раз и толстую ветку затянет, а иной раз и слабая совсем, про которую никогда не подумаешь, сохранно проплывет.

Грзенк метался в темных глубинах загробного царства — пытался увидеть и не видел, пытался услышать и не слышал, пытался учуять и не чуял.

Он не знал, как долго это продолжалось, но неожиданно из глубин его сознания выплыл черный лабиринт с непроницаемыми стенами и множеством запутанных коридоров. Стены были сложены из массивных, неправильной формы камней, грубо обтесанных, влажных. Они смыкались высоким арочным полукругом, места стыков поросли зеленоватым мхом.

«Наверное, это и есть моя загадка. Загадка, время решения которой ограничено бесконечностью», — подумал Грзенк.

Когда лабиринт вдруг возник перед ним из небытия, он почувствовал облегчение. Наконец-то хоть что-то привычное и вещественное, что-то такое, на чем можно остановить взгляд. Конечно, в глубине души он понимал, что лабиринт не может быть настоящим и что это только мираж, пускай и развернутый, но какие-то незначительные подробности вроде мха на стыке стен заставляли Грзенка испытывать нечто сродни умилению.

Но это продолжалось только до тех пор, пока он не опустил взгляд и не увидел на месте, где должно было быть его тело, выщербленные плиты пола. «Я ничто! — подумал Грзенк. — Меня нет! Я только взгляд, подвешенный в пустоте.

— И мысль… — словно подсказал ему кто-то.

— И мысль, — рассеянно согласился Грзенк.

Он потек вдоль стены, ощупывая разумом скользкие глыбыс капельками влаги. Валуны были подогнаны хотя и грубо, но удивительно точно, без малейшего зазора, и образовывали сплошную преграду, которую Грзенк, несмотря на все усилия, не мог преодолеть.