Спустя год в один из дождливых осенних дней Лала родила дочку. Назвали её Ягмур, что в переводе с турецкого означает «дождь», или ещё – «родившаяся в дождь». Законные жёны богатого торговца надеялись, что ребёнок родится темнокожий, и Мехмед, дабы не портить благородную кровь, выставит из дома ненавистную соперницу. Но, к их разочарованию, и к удивлению многочисленной родни главы большого семейства, малютка по виду мало чем отличалась от других турчанок, разве что её тёмно-карие миндалевидные глаза блестели, подобно драгоценным алмазам, которыми когда-то снабдила в дорогу Лалу её мать.

Ягмур выросла и превратилась в настоящую красавицу. Маленькая, хрупкая, она от своей матери унаследовала страсть к мечтаниям. Неудивительно, что когда пришёл час, девушка захотела увидеть дальние страны. К тому времени Мехмеда не стало, а Лала, памятуя, какой была она сама в юные годы, не стала препятствовать желанию дочери. Отдав ей семейные драгоценности, женщина благословила дочь в дорогу. Только не повезло девушке, и Ягмур в один не самый лучший день своей жизни оказалась на невольничьем рынке в огромном и шумном Константинополе, где её и приметил русский помещик, прозванный крепостными «Самодур» за свой на редкость жестокий характер, ведь людей он ни во что не ставил.

Этот человек привёз дочь свободолюбивой уроженки знойной Африки и гордого потомка Османов в своё поместье Благодатное. Там он сделал Ягмур своей наложницей. А когда она родила ему сына, Самодур отправил молодую женщину работать на кухне. Дворовые девки и прочий работный люд стали звать повариху Матвеевна. Ведь, желая сохранить какую-то связь с родиной, Ягмур решила, что русское имя Матвей будет наиболее созвучно имени её отца Мехмеда. А сына своего она назвала Иваном. Отец-то у него, как ни крути, – русский.

Очень скоро новоиспечённая повариха приобрела в поместье такой авторитет, что только барин мог себе позволить войти в её владения – кухню и примыкавшие к ней кладовые. Их сын рос смышлёным, красивым и здоровым мальчиком на радость своей матери. Ягмур как будто бы смирилась со своей участью и даже выглядела не то чтобы довольной, но внешне невозмутимой. И только изредка вспыхивавший в её загадочных глазах неистовый блеск, наводил на мысль, что эта женщина – дремлющий до поры до времени вулкан, и что лучше «Не будить лихо, пока оно тихо».

Тем не менее Ягмур, она же Матвеевна, в жизнь поместья Благодатное не вмешивалась. Конечно, как и весь трудившийся на Самодура люд, она знала, что немало бабьих судеб он исковеркал, поскольку в усадьбе не было ни одной девки, которая не прошла бы чрез покои сластолюбивого барина. А куда крепостным деваться? Терпели!

Однако, когда барин, уверовавший в свою абсолютную безнаказанность, положил глаз на юную Дуняшу – девушку, которую её сын Иван уже видел в мечтах своей невестой, и Дуне, как невооружённым глазом было заметно, он тоже нравился, Матвеевна не стерпела. В тот самый тихий осенний вечер, когда Евдокию подстерегала беда в барских покоях, Матвеевна предложила Самодуру угостить его, а также двух его подельников в грязных делах, ужином при романтической обстановке.

У барина губа была не дура, и он согласился. А Матвеевне только это и нужно было! Ради такого случая она запекла аппетитного молочного поросёнка. В рот ему сунула запечённое яблочко, после чего изнутри натёрла его крысиным ядом и разными ароматными специями. Барин и два его приспешника, один из которых являлся священником, поедали более лёгкие яства, когда, высоко в руках держа поднос с самым главным блюдом сегодняшнего вечера, в обеденную вплыла Матвеевна.

Поскольку жадность некоторых представителей рода человеческого не знает границ, все трое мужчин тут же набросились на заманчивого молочного поросёнка. От нетерпения они отставили в сторону столовые приборы и принялись руками отламывать куски мяса. С их подбородков, губ прямо на стол стекал жир, а они, опасаясь, как бы соседу вдруг больше или вкуснее кусок не достался, жир не вытирали. Чавкая, как свиньи, все трое торопливо и даже, толком не прожёвывая, ели. Лишь, когда на роскошном фарфоровом блюде остались одни стыдливые кости, мужчины шумно выдохнули и уставились на Матвеевну.

В их осовелых взглядах застыл немой вопрос: Чем ты, дикая азиатчина, нас ещё удивишь?

И Матвеевна удивила! Она сняла с себя длинный чёрный плащ, в который была в этот вечер завёрнута с плеч до самых пят и осталась в ярких шёлковых шальварах. Её маленькую грудь прикрывала узкая полоска сиреневой атласной ткани, ноги были обуты в изящные атласные туфельки, а роскошный чёрный волос забран в тугой узел. Плоский живот открыт, крутые бёдра крепко охватила набедренная тонкая шаль с вплетёнными в ворсинки монетками. Эту картину дополняли серебряные браслеты на щиколотках и запястьях, которые мелодично звенели при каждом движении Матвеевны. А на большой и средний палец каждой руки у неё были надеты сагаты – миниатюрные тарелочки из латуни с отверстиями для крепления петель.

Смело глядя на троих упитых мужчин, роковая восточная красавица хлопнула в ладоши. Дверь комнаты отворилась, и на пороге, как двое из ларца, внезапно возникли двое мужчин. Это были кучер барина и истопник. Обычные мужики, которых Матвеевна умудрилась за очень короткий срок научить играть на музыкальных инструментах. Конечно, будь их воля, мужики ни в жисть не стали влезать в эту подозрительную историю с барином и двумя его приспешниками в разных грязных делах. Однако страх перед Матвеевной вынудил бедолаг овладеть искусством игры на музыкальных инструментах.