— Что же, сейчас только и остается изливать свою душу.

— У кого есть что изливать… Не о себе я думал, Ожар, и ты это знаешь. И хоть, как жаворонок, невелик наш народ, но мог бы подняться выше, чем сейчас. Судьба нашего народа была моей вечной раной. Мой единственный брат Тайжан сложил за это свою голову. Ты был тогда с ним и с тех пор остался в моем сердце…

Ожар не отвечал. Может быть, он вспомнил те дни, когда бесстрашным джигитом носился по степи, защищая народ от притеснений, и в каждой юрте находил уважение и приют. А может быть, уже тогда он помышлял о том, к чему пришел. Сейтену нужно было знать все.

— Помнишь, как вы спасли аул Кумбел от карателей. Солдаты с ага-султанскими прихвостнями загнали вас в лощину между сопками Караджала. Ты остался тогда со своей сотней и на два дня задержал карателей. Скользким льдом была покрыта в ту зиму гора Баян, и, пока мы сражались, женщины собрали кошмы и простелили их через вершину. Двести семейств ушли из рук врага. Да, этот подвиг прославил тебя в народе… К несчастью, мой брат Тайжан угодил тогда в капкан и был присужден к смерти. Тебя тоже должны были схватить, но я отбил тебя. Полсотни джигитов легли при этом. Но зато мы спасли тебя, надежду нашего рода. Молодым вождям принадлежит будущее…

Почему же молчит Ожар?..

— Почему ты молчишь, Ожар? — спросил батыр Сейтен. — Ты тогда был молод. Как золото из руды, так благородство выплавляют из молодых сердец. Весь род каржасов не умел раньше решить и в пятьдесят дней то, что ты решил за одну ночь. Многословным и всесильным был ты всегда. Куда делось все это? Как теленок стал, которому надели намордник… Я вот человек, имеющий право на все: убьют — попаду в рай, сам убью, — значит, такова воля создателя. Это потому, что ни одной капли невинной крови нет на мне и совесть моя чиста перед этой землей… Что ты молчишь?

При свете луны видно было, как вскочил Ожар, сел на подушку.

— Невнимательный и верблюда не заметит перед собой! — заговорил он. — Почему берешь на себя ответственность говорить за всех? Вот поднялся ты против царя, а разве мало людей у нас приняли его с хлебом и солью. Разве проиграли те, кто надел на себя шитые золотом мундиры?..

Слушающему за стеной Таймасу стало нечем дышать. «Япыр-ай! Что плетет этот человек… Кажется, сердце его стучит по-иному!»

— Вот, оказывается, куда привела тебя быстрота соображения, — сказал, помолчав, Сейтен.

— А ты ждал небось, что все будут жить только твоим умом! — В голосе Ожара прорвалось долго сдерживаемое злорадство. — Видишь, к чему это привело тебя. Хочешь всех потащить за собой?

— Сердце мое чуяло недоброе… — голос Сейтена был спокоен. — Стало быть, я действительно не ошибся.

Оба надолго замолчали, и Таймас решил, что разговор пришел к концу. Он хотел было уткнуться в подушку, но снова услышал голос Ожара:

— Сейчас время уйти в себя, голову сберечь на плечах… У кого она есть, конечно… Сейчас казахов не соберешь в один народ. Как куланы, разбрелись они по всей степи, и вожаки ревнуют свои табуны друг к другу. Может быть, придет время, когда ослабится их власть…

— Да, в этом вся разница между нами. Куланами считаешь ты родной народ, а я — степными орлами… Кто что любит. Ворона ласково называет вороненка «мой беленький!», а еж своего ежонка — «мой мягонький!»

— А ты не подумал, почему белому царю все удается?

— Уж не у царских ли слуг хочешь учиться мудрости?

— Да, если есть польза от этого. А там посмотрим!..

— И первое, что подсказала тебе эта мудрость, было предать свой род?.. Нет, Ожар, как нельзя выбрать себе родителей, так и народ свой не выберешь. Называй как хочешь его: диким, беспомощным, отсталым, но на лбу нашем написано его имя. Я люблю его таким, какой он есть, и поэтому не боюсь смерти. А тот, кто подрезает крылья народу, мой враг во веки веков, пусть даже это будет родной сын!

— Ты мычишь ласково, как корова при виде шкуры дохлого теленка.

— Не надо только, Ожар, делать вид, что ты поступаешь так для всеобщей пользы, что какие-то высокие и хитрые планы у тебя. Ты совершил предательство, а предательство никогда еще не служило добру. Оно как зараза — не сейчас, так в седьмом поколении принесет горькие плоды. Там, где совершено предательство, ничего не вырастает, кроме ядовитой травы…

— Будут ли долго помнить вашу могилу?

— Да, будут!..

Снова долго молчали они. И опять разговор возобновил Ожар. Злобное торжество было в его словах: