Перед работой я переоделся в домашнюю одежду. Когда стягивал джинсы – черная капсула выпала из кармана и почти что закатилась в угол, но я успел в последний момент подхватить ее. Повертел руках, после чего бесстрастно бросил в прикроватную тумбочку, как ребенком обычно то делал с вещами, которые знал, что не пригодятся, но выбросить пока не решался. Позже, будучи взрослым, я уже узнал, что это психическое расстройство называется синдром Диогена и максимально распространенно среди пожилых людей, хотя зачастую начинает брать свои корни уже в зрелом возрасте.

Но настоящие проблемы начались, когда я все же переоделся и приступил к делу. А именно, когда обнаружил, что отвертка по наконечнику не подошла к шурупам, которые я купил. Я был готов взбелениться в этот момент, потому что это означало, что надо заново идти в магазин, а учитывая толпу фанатов под моей дверью – то в магазин бежать, и все это почему-то выглядело крайне непритягательно.

Лелея последнюю надежду, я все-так решил обыскать дом Саманты (а на грядущие три месяца – наш) на наличие инструментов и, быть может, подходящей под эти шурупы отвертки, или подходящие шурупы для моей отвертки. В итоге нашел нужную отвертку в куче всякого хлама вместе со старым молотком, неработающей дрелью и двусторонним скотчем.

Так или иначе, работы завершены, и точкой под этим всем оказывается закрытая на новый замок дверь, которую я нарочито сильно дергаю на себя, проверяя стойкость.

– Альма – зову ее – иди сюда.

Неспешные шаги (когда я выходил на поиски инструментов – она наблюдала за бледными уже с дивана) и Альма заходит на кухню. Демонстрирую ей замок и его силу. Слабая улыбка скользит на ее губах.

Эта улыбка как бы говорит «да, мы играем в отважных индейцев, но может проще будет перебраться обратно в современный мир, а не точить в подвале копья и рисовать под глазами боевой раскрас?».

После этого она предлагает перенести кухонный стол обратно на кухню, чтобы мы могли пообедать.

– Поедим так – отмахиваюсь – у нас куча столиков и подлокотников.

– Зачем, когда есть стол?

– В прошлый раз я четверть часа его оттирал.

– Но мы за ним тогда только раз поели. Высказывай это Саманте.

Тяжело вздыхаю. Если Альма и убеждена, что последние месяцы я стал слишком раздражительным и подъемным на скандалы – то пусть будет уверена, что не без ее помощи.

– Я просто пойду работать сразу после обеда – объясняю – мы больше времени потратим таская его туда-обратно и отмывая, чем будем за ним есть. Думаешь, Гретте есть дело где есть? Можем спросить прямо сейчас. Мне тоже нет никакого дела. Ты уверена, что хочешь развозить всю эту канитель только ради десяти минут за столом?

Она отмахивается:

– Ладно, поедим в гостиной.

В итоге я ем на ходу, пока Альма готовит, а Гретта уносит еду в свою комнату. Альма как-то апатично за этим наблюдает, после чего, форменно скрестив руки на груди, уточняет у меня:

– Может, мне стоит пригласить к столу тех кретинов со двора? Хотя бы они составят мне компанию в этой семье.

– Детка, не драматизируй- щелкаю ее по носу – просто я спешу работать, а Гретта.. но это же дети. Хочешь, можешь подняться и поесть вместе с ней, хотя я уверен, что она опять залипает в эту свою игру.

В итоге жена бурчит что-то в ответ и умащивается со своей тарелкой у стойки. Это прокатывается волной облегчения по моему телу. Я думал, она все-таки пойдет есть в гостиную, как и собиралась, и все это время будет мне мешать работать (потому что я-то работаю тоже в гостиной).

Благо, мы втроем смогли как-то рассредоточится в этом доме, не пересекаясь.

Единственные, с кем я теперь пересекаюсь – это с лысыми наркоманами, когда поднимаюсь из-за стола достаточно, чтобы видеть их в окно. Я это делаю периодически, чтобы проверить, где они, сколько их, и всё ли они еще там.

Но, если все же не врать самому себе – то я делаю это потому, что опять боюсь приступить к работе. Боюсь, что вновь потерплю фиаско и что слова Альмы касательно того, что к чему весь этот цирк, если это ничего не меняет – окажутся правдивы. Как говорится, пока ты не услышал ответа на вопрос – ты можешь думать что угодно, но это не является истиной. Но едва ответ получен – изменить уже ничего нельзя. Это как люди, видя, что тело их давно больного родственника перестает вздыматься, не спешат щупать ему пульс. Потому что они практически уверены, что он умер – но пока не получили на это определенный ответ, это не может считаться истиной, а значит не может считать неизменным.

Необратимость всегда пугает людей.

И я в их числе.

Я вновь трижды поправляю картонки под ножками стола, после чего опять принимаюсь регулировать допотопный стул с помощью подушки (хотя дома в НЮ делал это простым образом спуска-подъема удобного, современного кресла с подлокотниками). После трижды открываю-закрываю шторы, потому что якобы света то слишком мало, то слишком много (хотя пора бы понять, что в Провинстауне за все 24 часа нет такого времени, когда его было бы слишком много – этот город будто бы в фотошопе накрыли серой прозрачной пеленой).