Кажется, я начал замечать их – подозрительных мужиков в неловких летних костюмах, не скрывающих грубые мускулы. Все бугаи – как один, с туповато-отсранённым выражением лица и бегающими глазками. Точно – её парни. Или её коллег, что ещё хуже.

Обратно в номер я точно не хочу. Нужно тянуть время. Быть на виду. Пусть как можно больше людей запомнят нас с мадам вместе. Я огляделся. На другом конце палубы какая-то движуха. Предложил посмотреть, что там. Сытая и довольная Элеонор нехотя согласилась.

Это конкурс. Отдыхающим предлагают спеть. Элеонор пытается уйти, но я отказываюсь. Поднимаю руку, и меня выдёргивают на сцену. Я вижу, что Элеонор, не смотря на улыбку, не довольна. Ну и пусть.

Я спел пару песен. Нарочито хорошо – как в последний раз. Может, так оно и есть. Здесь ведут видеосъемку. И туристы снимают меня на телефоны – это очень на руку. Надо засветиться с мадам Свифт.

Закончив петь, я сказал на камеру и в зал, что посвящаю своё сегодняшнее выступление моей красавице-подруге Элеонор. Проследив, что камера смотрит туда же, куда показывает моя рука, я спрыгнул со сцены, подбежал к Элеонор и поцеловал её. Раздались неуверенные аплодисменты.

Элеонор смотрела на меня с изумлением. Кажется, она хотела меня ударить.

– Лейси, немедленно уходим отсюда.

– Почему? Тут здорово. Давай послушаем остальных!

– Ты с ума сошел! Я – деловая женщина. В конце концов, я здесь по работе! Я не могу обжиматься с мальчишкой на камеру!

– Почему не можешь, ты замужем?

– Причём тут это? Я публичная фигура!

– Брось ты, всем плевать! Люди просто отдыхают. Расслабься.

Я говорил это, а моё сердце бешено колотилось. Я заметил мужчину в летней рубашке, подходящего к нам сбоку. Элеонор махнула ему рукой, покачав головой. Он отошёл.

– Лейси, ты поступил очень и очень плохо!

– Я хотел тебя немного развлечь.

– Считай, что развлёк. И разозлил.

Я смотрел ей в глаза. Не знаю, что такого было в моём взгляде. Может, ужас и ненависть выглядят как приступ внезапной страсти?

– И что ты сделаешь, накажешь меня?

Глаза Элеонор загорелись бесовским огнем:

– Накажу.

Я открыл глаза. Ничего не произошло – меня не сбросили за борт. Я пережил эту ночь. В Элеонор словно бес вселился. Она привязала меня и высекла. Поморщившись, я вытащил из-под спящей женщины свою руку, приподнялся и уставился на белую подушку. Задушить мадам? Как бы то ни было, она слабее меня. Накрыть подушкой. Зажать этот отвратительный рот.

Тошнит даже от мыслей о том, что было. Всю ночь под дверью толкались её амбалы. Я их слышал. Видел их тени. А они слышали нас. И наверняка усмехались.

Сейчас Элеонор крепко спит, размазанная по подушке. Кожа на лице помялась, из полуоткрытых губ вытекает слюна. Она кажется мне уродливой – не смотря на идеально подобранный цвет волос, подтяжку и дорогие зубы. Она и есть урод – она продаёт детей.

Выбравшись из постели, одеваюсь. Смотрю на Элеонор – глаза закрыты, дыхание ровное. Подбираю с пола её брюки, вытаскиваю прослушку и кидаю в цветочный горшок. Стараясь не шуметь, подхожу к окну. Иллюминаторы здесь необычные – почти прямоугольные и очень большие. Они выходят на узкую палубу, опоясывающую лайнер по периметру. Отлично. Поднимаю створку, вдыхаю свежий воздух, оглядываюсь. Мадам не проснулась. Осторожно выскальзываю наружу.

Мне нужно попасть в спортзал: у меня нехорошее предчувствие, а я привык доверять интуиции. Быстро добравшись до места, я забрал из шкафчика передающее устройство, наушники и нырнул в туалет. Заперев кабинку, сел на опущенную крышку унитаза и отдышался. Нужно передать данные. Эта запись посадит сучку Элеонор и её дружков в тюрьму: есть из-за чего рисковать. Тревожно. Пальцы дрожат. Загрузив запись, я наблюдал за медленно ползущим столбиком передачи данных. Десять процентов, двадцать, тридцать…– когда же это закончится?

Наконец-то появилась надпись: "Передача данных завершена успешно". Выдохнув, я поднял крышку и выбросил всю аппаратуру в унитаз. И вдруг меня накрыло сильным приступом рвоты. Выворачивало долго, каждый новый приступ сопровождался воспоминанием о вчерашней ночи. Передо мной стояло искажённое лицо Элеонор. Её тонкие, вытянутые в струнку губы. Если б можно было вместе со вчерашним ужином освободиться от накопившегося за всё это время отвращения и стресса…

Кажется, я в одну секунду ослаб. На ватных ногах поплёлся к душевым. К счастью, кабинки здесь раздельные. Разделся и встал под горячую воду. На моем теле следы вчерашней страсти Элеонор – и водой их не смоешь. Мадам разошлась: остались кровоподтеки. Я опять подумал про подушку в белой, шелковой наволочке. Утром в каюте было тихо. И за дверью тоже. Никто бы не зашёл.

Я не в том состоянии, чтобы ужасаться своим мыслям. Представляя, как Элеонор барахтается под подушкой, пытаясь меня спихнуть, я улыбаюсь. Становится легче.

Мы зайдём в порт сегодня ночью. Нужно продержаться около четырнадцати часов. Нужно где-то спрятаться. Обычно горячая вода меня успокаивает. Это ритуал, чтобы смыть с себя изображаемую личность. И не важно – переодевался я или нет. Почему-то не помогает. Упираюсь обеими руками в стенку – горячая вода бьёт в затылок, стекает между лопаток, согревая спину. Не хватало ещё расплакаться. Долго я буду торчать здесь, жалея себя? Я услышал шум: кто-то зашёл в душевую и запер дверь. Черт, я ведь тут один!