Заснуть обратно я не смогла и лежала, чуть отогревшись, слушая пение птиц и всякие шорохи совсем близко от нас. Я услышала, как земля задрожала, приблизился гул, перерастающий в оглушительный грохот, и мимо нас, мелькая за деревьями и кустами, пролетел грузовой состав. Костика, к моему удивлению, не разбудило даже это. Слушая его мерное глубокое дыхание, я, видимо, все-таки тоже задремала, потому что, когда он наконец зашевелился и глубоко вздохнул, я вздрогнула всем телом и проснулась.

Он сел, провел рукой по коротко стриженной макушке, стряхивая налипшую хвою, потянулся, зябко передернулся и стащил с меня свою куртку. Я завернулась в свою.

— Доброе утро, соня! — с легкой издевкой в голосе приветствовал он, увидев мой приоткрытый глаз.

— Может, и доброе, но уж больно холодное. И я вроде как Женя, — проворчала я, нахохлившись.

Он хмыкнул, покопался в моем рюкзаке, выудил оттуда рулон туалетной бумаги и показал мне.

— Пойдешь в лес, выкопаешь ямку, сделаешь дела, положишь туда бумажку, закопаешь, присыплешь сверху хвоей. Нас тут не было. Поняла?

— Захотят найти — найдут по запаху, — буркнула я и снова спрятала лицо в куртку. Он удалился, ничего не ответив.

Мы позавтракали очередными консервами, которые он вскрыл своим ножом за считанные секунды, не особо заботясь о том, что острые рваные края банки могут поранить пальцы. Пустые банки он тоже прикопал. Воды осталось совсем немного, мы экономно отпили по несколько глотков и убрали пустую бутылку в рюкзак.

Потом, когда мужчина замел и спрятал все следы ночевки, мы снова выбрались на насыпь и продолжили путь по бесконечным рельсам.

Денек выдался по-летнему погожий, солнышко растопило ночную прохладу и живо заставило нас снять свои куртки. Воздух над шпалами начал дрожать, слабый ветерок доносил из леса запах сухой сосновой хвои, который я вдыхала полной грудью, быстро забыв, как мерзла всю ночь. Не знаю, как Костик, а я чувствовала себя так, как будто по мне туда-сюда проехался гусеничный трактор. Мой спутник, впрочем, тоже поубавил прыти.

Я достала из своего рюкзака пакет кукурузных палочек и, поравнявшись с ним, приглашающе протянула ему. Он хмыкнул и с видимым удовольствием заграбастал горсть, захрустел, изредка поглядывая на меня и ухмыляясь.

— Все-таки, куда мы идем? — спросила я через какое-то время.

Он, как обычно, помолчал, прежде чем проронить хоть словцо, смерил меня своим подозрительным взглядом с прищуром кинозлодея.

— Есть одно место, — доверительно сообщил он, хрустя «кукыми палками», больше похожими на шарики, — о котором давно никто не помнит. И на картах оно уже не отмечено.

— Как ты его найдешь?

Он многозначительно хмыкнул и пожал плечами: мол, я-то уж найду, не сомневайся.

Вытягивая из него слова в час по чайной ложке, я все же узнала, что направляемся мы в заброшенную деревню, в которой уже несколько десятков лет никто не живет. Найти ее сможет только тот, кто там когда-то побывал и точно знает о ее существовании.

— А там что, остались брошенные дома?

— Когда-то были, — задумчиво ответил он, всматриваясь в точку, где стремились встретиться сверкающие на солнце рельсы.

Я тоже всмотрелась в горизонт и увидела, что лес начал расступаться, впереди показался железнодорожный мост.

Дойдя до речки, мы спустились к самому берегу, к небольшому песчаному пляжику, и не сговариваясь, не глядя друг на друга, разделись и бросились в воду. Было ее по пояс, и была она ледяная. В прозрачных струях колыхались длинные пряди травы, на просвеченном солнцем мелководье суетились маленькие рыбки.

Речка была не сильно широкая, я легко могла бы докинуть шишку до противоположного берега. Казалась она неторопливой, однако проплывающие мимо нас соринки и веточки подсказывали, что течение под этой поверхностной гладью довольно сильное

Мы вымылись с мылом — настоящая роскошь! — и погрелись на чистом песочке, подставляя солнцу то спину, то живот. Мужчина безо всякого стеснения разглядывал мои шрамы, я — его. Довольно большой ожог был у меня на спине. Костя обвел пальцем его края, чтобы я поняла, где он и каких размеров. Этот рубец уже давно меня не беспокоил, и меня не волновало, портит ли он мою внешность.

Потом я почувствовала прикосновение теплых губ и колючего подбородка к моей шее. С легким вздохом Костя потерся виском о мою спину, и по коже побежали мурашки, ничего общего не имеющие с ознобом. Я сама развернулась к нему лицом и приникла к его прохладному, еще влажному после купания в ледяной речке телу. Он перекатился вместе со мной на спину, и мы продолжали бесстыже целоваться даже тогда, когда прямо над нашими головами прогрохотал поезд.

Потом мы еще немного повалялись на берегу, глядя на спокойную воду реки. Я вспоминала, как совсем недавно мы с Костей сидели холодным вечером на набережной совсем другой реки, одетой в гранит. С глубокой непрозрачной водой, с прогулочными катерами… Здесь пройти по воде могла разве что надувная лодчонка. А тишина и спокойствие лесистых берегов, и эти прыгающие по водной глади солнечные зайчики усыпляли и умиротворяли. Если бы сейчас доктор Бринцевич попросил меня описать место, в которое я бы хотела вернуться, я, наверное, рассказала бы про этот пляж. А если бы доктор Левин снова спросил меня, понравилось ли мне на этот раз, я бы снова вогнала Костика в краску.