«Ни в коем случае нельзя считать, что это была настоящая больница, – предупреждал Зигги. – Не говорите своим друзьям: “Эй, там явно было не так уж плохо, Зигги говорил, что там даже больница была!” В этой так называемой больнице при лечении отдавали предпочтение христианам, но если уж ты был евреем, то вряд ли мог выбраться оттуда живым».

Физическое уничтожение было предопределено всем евреям, здоровым и больным, с момента попадания в Освенцим, а немногие спасшиеся, подобно Зигги, всю жизнь терзались вопросом, как им это удалось.

Однажды врач взял Зигберта в палату, где пациенты были уже при смерти. Оглядевшись, Зигберт увидел на одной из нижних коек своего отца.

«Предположим, что в Освенциме содержалось около сотни тысяч человек, – объяснял Зигги. – Найти среди них моего отца было маленькое чудо. Он был сильно избит, до такой степени, что…» Вспоминая этот момент, он прослезился, а затем продолжил: «Я понимал, что он не поправится. Последними словами отца были: “Сын мой, в Берлине и ты, и твоя мать соблюдали кашрут, даже когда из еды оставались только хлеб да брюква. Но здесь тебе понадобится вся твоя сила, и ты остаешься один. Кто о тебе позаботится?”»

«Не беспокойся, у меня есть друзья», – уверил его Зигберт.

«На следующий день дежурный пришел с заключенными, которые несли огромную бочку с сырым тертым картофелем, – рассказывал Зигберт в интервью. – Представьте себе, что вы умираете от голода и вдруг видите тертый картофель, из которого ваша мать прежде делала латкес. Вы будете готовы отдать за него правую руку. Охранники, стоявшие рядом, приказали мне накормить заключенных, и мы скормили этим умирающим от десяти до пятнадцати столовых ложек этого сырого картофеля».

Конец ознакомительного фрагмента.