Канелла и не сознавала, что застыла на месте — покуда грубоватый голос гвардейца не пробудил ее от грез. Аннас нетерпеливо дергала мать за руку.

— Ох, извините, — пробормотала Канелла. Вслед за гвардейцем она повернула влево — и снова замерла, но уже по иной причине. Цитадель — а это, судя по всему, была именно она, — как и Храм, была высечена прямо в камне, но ей не хватало благоговейного старания мастеров, любовно высекавших малейшие детали фасада Храма. Цитадель была создана для войны — и ни для чего более. Угрюмая громада возвышалась над Канеллой так грозно, будто желала раздавить ее, как червяка. Узкие окна-бойницы походили на недобро прищуренные глаза.

— Здорово, верно? — с гордостью сказал гвардеец, явно приняв ужас Канеллы за благоговейный трепет.

Аннас опять дернула мать за руку:

— Мама, мамочка, мне здесь совсем не нравится! Канелла бросила узелок с одеждой в руки гвардейцу — тот едва не уронил ношу — и подхватила дочь на руки.

— И мне тоже, родная моя, — искренне призналась она, — но ведь мы. в пути ночевали и в худших местах, верно? Здесь нам хоть будет сухо и тепло… ну, хотя бы сухо. Все будет хорошо, солнышко. Вот дождемся твоего папу — и уедем отсюда.

Они направились к угрюмой арке входа между двух массивных колонн, и девочка безрадостным взглядом окинула свое новое временное жилище.

— Хорошо бы он поторопился, — неуверенно пробормотала она.

В крепких стенах твердыни, что именовалась Цитаделью Мечей Божьих, даже офицерские квартиры не отличались особым уютом — не говоря уж об излишней роскоши. Гальверон размышлял об этом, стремительно шагая по унылому, продутому сквозняками коридору. Ритмичный перестук его сапог эхом отлетал от каменного пола и стен. Хотя Цитадель навечно, казалось, пропиталась мужскими, воинственными запахами железа и масла, кожи и пота, даже эта крепкая смесь не могла перебить застарелого, затхлого, сырого запаха камня, который царил во всей крепости.

Нечего сказать, подходящее жилье подыскали для маленькой девочки! А уж посадить ее с матерью под арест… как только до такого можно было додуматься? При одной мысли об этом в Гальвероне закипало отвращение. Как только осмелился иерарх заключить в тюрьму мать и дочь, которые, насколько знал Гальверон, не совершили ничего дурного, не нарушили ни единого закона?! А что это за нелепые бредни насчет дракона? Ни на Заваля, ни тем более на лорда Блейда совершенно непохоже сломя голову гоняться за призраками. Неужели в Священных Пределах сегодня все поголовно спятили?

Лейтенант Мечей Божьих Гальверон и до того, как услыхал последние новости, был, мягко говоря, не в духе. Нескончаемый дождь причинил уже немалый ущерб беднейшим обитателям Тиаронда. Этим утром, проходя патрулем по Нижнему Городу, Гальверон своими глазами видел, во что превратились жалкие жилища бедняков: кровли протекали, кирпич крошился, точно хлеб, двери и оконные рамы попросту прогнили насквозь. Тесные дворики были завалены неубранным мусором и нечистотами, а поскольку окраинные улицы располагались совсем близко от опасно вздувшейся реки, содержимое сточных канав всплывало и щедро заливало улицы. Местные обитатели, измученные голодом, нищетой и болезнями, собирались у ворот, провожая безнадежными ненавидящими взглядами патруль гвардейцев — сытых, тепло одетых, укрытых от дождя плотными черными плащами.

Гальверон со злостью помотал головой. Эти жалкие приречные трущобы вкупе со многим и многим имуществом принадлежали леди Серимее, без преувеличения самой богатой женщине во всей Каллисиоре. Вот уже пять с лишним лет, минувшие со дня смерти ее отца, она выжимала из своих арендаторов последний медяк — и при этом, с горечью думал Гальверон, явно предпочитала не тратить и ломаного гроша на ремонт жилищ. Он же, Гальверон, даже не мог принудить ее к этому, поскольку был всего лишь лейтенантом Мечей Божьих, пусть даже и заместителем лорда Блейда. Вмешаться в дела леди Серимы имели право разве что иерарх или лорд Блейд… а они были слишком заняты плетением собственных интриг, чтобы заниматься судьбой каких-то там трущобных отщепенцев.

Сегодня, однако, Серима зашла слишком далеко. Сердце Гальверона обливалось кровью при мысли о бедняках, которые столько претерпели от наемников этой богачки. Лейтенант давно уже приметил, что в последнее время Серима выселяет своих арендаторов, дабы освободить участки дорогостоящей городской земли. Участки эти обычно были расположены либо близ реки, либо у городских ворот, из чего Гальверон заключил, что планы Серимы как-то связаны с коммерцией. Либо она хотела припасти земли под постройку складов — в преддверии более прибыльного для торговцев будущего, — либо задумала устроить новый рынок, дабы после содрать с прочих купцов семь шкур за аренду дорогостоящей земли. Так или иначе, Гальверон не был в восторге от ее замыслов. К несчастью, он ничем не мог помешать массовым выселениям. Земля, на которой стояли трущобы, принадлежала Серимее, и она могла распоряжаться своей собственностью, как пожелает. Гальверон, однако, не собирался спускать ее наемникам насилия, избиения и убийства, а уж их милый обычай поджигать выселенные дома, дабы прежние жильцы не могли в них возвратиться, и вовсе следовало немедля запретить. До сих пор только благодаря треклятому нескончаемому дождю Нижний Город, выстроенный по большей части из дерева, не сгорел дотла от первой же искры.

В такие дни Гальверон мрачно гадал, зачем вступил в ряды Мечей Божьих — и тем более почему до сих пор оттуда не выбыл. Еще в детстве он полюбил старинные предания и легенды, которые слушал часами, сидя на коленях у бабушки. Отец его был доблестным воином и погиб, когда Гальверон был совсем еще мальчишкой. Нисколько не устрашенный отцовской смертью, вдохновленный легендарными героями из бабушкиных рассказов, он решил примкнуть к силам добра — избранному войску Мириаля — и восстановить в родном краю поруганную справедливость. Сейчас Гальверон только ежился, вспоминая, каким он был безмозглым и восторженным сопляком.