— Зачем ты мне это говоришь? Я же сказал сто раз, что никакого чертового «Стирателя» не существует! Можешь верить в эту сказку, если охота! Но я об этом точно ничего не знаю!

— Зато ты знаешь кое-что об Аффенбахе. А он — о Чхоне.

— Я рассказал тебе все, что знаю об этом гребаном Аффенбахе. Больше я ничего не знаю! Кто тебя еще интересует? Абэ? Он реально склеил ласты во время в 94-ом во время какого-то велокросса! Это засняли десятки камер. Можешь не сомневаться — такую тупую смерть никто бы не использовал для инсценировки. Была еще Челли, не помню как ее по имени, то-ли Сара, то-ли Тара, она совсем новенькой тогда была, и хрен знает где она сейчас, но вряд ли она знает больше моего. Кто тебе еще нужен? Связист? Водитель микроавтобуса? Парень, который доставлял нам пиццу в перерывах между допросами? Ты к ним тоже вломишься и будешь задавать свои психованные вопросы о генерале Чоне и «Стирателе»?

— Ты что-то сильно осмелел, Полли, — с ноткой угрозы заметил я.

— А чего мне еще бояться? Я — самый настоящий покойник! — нервно вскрикнул он, но все же опасливо следил за моими движениями.

— У-у-у. И как тебе это чувство? Не бояться? Что-то новенькое? — с издевкой спросил я.

— Чтоб ты сдох, Алекс! — заверещал тот. — Будь проклят тот день, когда нас запроторили вместе с тобой в тот чертов интернат! Если бы моя мать не умерла, я бы никогда не попал туда — и с радостью бы прожил эту жизнь, не видев ни тебя, ни суки Бэтти, ни всей этой эсбэшной звездобратии, мать вашу так! Чтоб вы все сдохли! Ненавижу вас всех! Ненавижу!

— Звучит вполне искренне. Если бы ты почаще выпускал пар наружу в юности, Полли, пусть и получал бы по роже, но зато этот пар хотя бы не выходил бы из тебя в жидком виде через штаны. И ты, может быть, не вырос бы ссыкливым мелким эсбэшным дерьмом.

Он дернулся, чтобы ответить что-то в ответ на мое оскорбление — но так на это и не решился. Я усмехнулся, и, встав с дивана, закончил:

— Но что нам с «если бы» да «кабы»? Нам дается только одна-единственная жизнь. И ты свою прожил как гондон. Лучше, кстати, скрести пальцы, чтобы старый дурак пастор Ричардс, или буддисты, не оказались случайно правы — иначе жариться тебе век в аду, либо провести следующую жизнь в теле навозного жука.

— Да кто ты такой, чтобы судить меня? — прошипел тот, едва сдерживая слезы. — Я пытался выжить, как и все, в этом чертовом безумном мире! Я за всю жизнь никого не убил, Алекс! Никого! Если я и делал людям какие-то гадости, они после этого могли уйти своими ногами! А ты?! Скольких людей угробил ты?!

— Многих. Большинство из них — не по своей воле. Но я об этом глубоко сожалею. Сожалею об этом каждый день. Я вижу лица мертвых в кошмарах. А что же ты, чистюля, «ни разу никого не убивший»? Ты был простым клерком? Работал в обувном магазине? Цветами торговал? Или, может, ты тринадцать лет копошился в недрах эсбэшных кабинетов, среди тех, кто прослушивает, шпионит, плетет заговоры, планирует и устраивает все эти войны и убийства? Ты исправно вносил в это свою лепту. Но ни разу не видел в глаза тех, кто стал жертвами этих игр. Так было и с Беном МакБрайдом, которого твой Аффенбах и такие же мерзавцы принесли в жертву своим интригам. И со многими другими, чьих имен ты никогда не узнаешь, и никогда не хотел знать.

— Я выполнял свою работу! Я служил государству, выполнял указания начальства, и честно делал то, что полагается! Кто присвоил тебе право быть судьей?!

— А кто присвоил право быть судьями тем, кто судил меня в вашем эсбэшном подполье? Или, может, кто-то официально назначил твоего Аффенбаха судьей и палачом в одном лице?

— Все это делалось в интересах Содружества! А в чьих интересах работаешь ты?!

— Хороший вопрос. Я вот как раз пытаюсь это выяснить. И ты мне в этом здорово помог.

Поль умолк, видимо, пытаясь понять, какие его слова могли мне в этом «помочь». Я же крякнул, и встал с дивана, достав из принесенной с собой сумки крепкую веревку.

— Эй! Ты что творишь?!

— Не дергайся. Не дергайся, я сказал! — приказал я, крепко связывая его.

— Ты меня так тут оставишь?! Умирать от голода и жажды?!

— Не драматизируй. Рано или поздно к тебе зайдет горничная. У тебя будет время подумать, как ты ей все это объяснишь.

— Зачем ты это делаешь?! Я и так прячусь ото всех! Думаешь, я позвоню в полицию?!

— По-твоему, я полный идиот, чтобы оставить тебя свободным и дать возможность связаться со своими старыми дружками, попробовав выторговать свою жизнь в обмен на меня?

— Пожалуйста! Не делай этого! Я клянусь, я…

— Без обид, но твои клятвы стоят не особо дорого, Полли. Ты лучше не болтай и подыши как следует. С кляпом во рту это будет труднее.

— Сукин ты сын, Алекс! Не делай этого со мной!

— Никакой я не «Алекс». Скажи лучше спасибо, что я вообще оставляю тебя в живых.

— «Спасибо» ты от меня не дождешься! Ты и Карпентера своего так оставил, да?! И что же, это ему сильно помогло?! Я труп, ты понимаешь?! Ты все равно убил меня! Просто ты сделал это так, чтобы не пачкать рук! Ты собой доволен?!

— Можешь считать, что я научился этому методу у тебя.

У меня ушло около пяти минут, чтобы крепко и надежно связать его по рукам и ногам, а затем, несмотря на сопротивление, затолкать в рот кляп. Уходя, я видел на себе взгляд Поля, полный одновременно ненависти и страха. Увидев, что я на него смотрю, он активно заворочался и попробовал сказать что-то, но из-за кляпа во рту получилось просто невнятное мычание.