На секунду мне показалось, что я очень отчетливо увидел сквозь пыль лет и невероятных испытаний, через которые прошла эта железная женщина, ту самую крохотную девочку из трущоб Нового Бомбея, нищую и голодную маленькую принцессу без королевства, которая в отчаянии озиралась на руины жестокого постапокалиптического мира, безуспешно пытаясь найти в нем хоть какой-то смысл, хоть какой-то свет и добро, хоть капельку любви и сочувствия. Она так и не нашла его. Вокруг была лишь тьма, анархия, жестокость, злоба, отчаяние, бесправие и несправедливость. И поэтому девочка решила сама изменить этот мир. Создать в нем смысл. Этого хотели так многие. Но лишь у единиц хватало силы воли и смелости, чтобы идти до конца.

Мне хотелось так многое ей сейчас сказать! Хотелось бы волшебным образом перенестить в какое-то тихое и спокойное место, без оружия, без фатальных ранений, без преследователей на хвосту — и поговорить. Проговорить много часов. Если бы понадобилось — дней. Я был почти уверен, что я смог бы все объяснить ей. Смог бы сказать то, что не успел или не сумел сказать Амир. Смог бы доказать, что я хочу того же, что и она. Тоже хочу, и всегда хотел, найти в этом долбанном мире хоть какой-то свет! Но, в отличие от этой несчастной сироты из трущоб, я знаю, где искать этот свет. Знаю, как его создать.

Потому что я уже когда-то видел добро. Я видел свет в глазах своих родителей. Чувствовал тепло в их объятиях. Я потерял все это очень рано. Но память о нем всегда теплилась в моей душе. И лишь она, эта память, помогала мне иногда, не без проб и страшных ошибок, но находить дорогу во тьме. Она помогала мне находить в себе силы, чтобы, несмотря на все, любить, жалеть, прощать. И лишь эти чувства, а не месть и холодный расчет, когда-либо приносили в мою жизнь что-либо светлое. Они помогли мне обрести друзей. Встретить любимого человека. Помогли мне остаться человеком, несмотря на все, что сотворили с моим геномом, а позднее с моей жизнью, все эти Гаррисоны, Чхоны, Патриджы и Дерновские.

— Мне жаль, что все так закончилось, Димитрис, — произнесла Лейла тихо, не замечая, что начинает хрипеть, а из уголка ее губ уже течет струйка алой крови.

Я смотрел в глаза человека, который спасал мне жизнь чаще, чем кто-либо другой на этой планете. Три раза, или четыре — этот наш спор так и не был решен, и он не имел никакого значения.

— Ничего еще не кончено, Лейла, — прошептал я.

Она не ответила. Я так и не узнал, как она активировала бомбу — ведь я держал ее за обе руки, не отпуская. Я понял, что это произошло, как только услышал медленный, неумолимый писк таймера, отсчитывающий секунды до взрыва. Она ничего больше не говорила, не удерживала меня — просто смотрела.

Сколько у меня времени — я не знал. Допускал, что считанные секунды. Но что-то внутри меня не позволило сдаться. Оттолкнувшись от пола руками, я вскочил, и что есть силы поскакал на одной оставшейся в рабочем состоянии ноге в дальний конец библиотеки.

— Робер! — крикнул я на ходу.

— Что происходит?!

Сенатор, с опаской показавшись из своей укрытия, осторожно вышел мне навстречу. Его силуэт маячил у меня перед глазами на фоне широкого витражного окна, невесть как уцелевшего после всего, что здесь произошло. Я слабо понимал, что творю, на что рассчитываю. Действовал практически инстинктивно. Вцепился что есть силы в Робера, прикрыв своим телом от того места, где вот-вот должен был раздаться взрыв, и толкнул нас обоих прямо в витраж.

Благодаря эффекту стимулятора, всё по-прежнему происходило словно в замедленной съёмке. Взрывная волна догнала меня в спину уже в тот момент, когда мы с сенатором вываливались сквозь рассыпающийся под весом наших тел витраж. Я ощущал себя тряпичной куклой, подхваченной шквальным ветром. Но, даже оказавшись в воздухе, на высоте третьего этажа замка, не выпустил сенатора, который выпучил глаза и истошно орал мне в лицо.

Реактивный ранец, кашлянув, все-таки включился, но сумел продержать нас в воздухе не больше секунды, прежде чем окончательно издохнул. Прежде чем падение ускорилось, я успел бросить прощальный взгляд на выбитый витраж, за которым пылали книги и стеллажи в разрушенной взрывом библиотеке, в которой закончила свой путь Лейла Аль Кадри. Я сгруппировался, чтобы падать вниз спиной, удерживая над собой тело Робера — и зажмурился, отдавшись неизбежному.

Пролетев не меньше двадцати футов, я врезался спиной в крышу легкового автомобиля, припаркованного под стенами замка. Экзоскелет боевого скафандра, сконструированный евразийскими инженерами, сделал все возможное, чтобы сохранить мои кости в целости — но у него не было шансов в этом преуспеть. Картинка перед глазами затуманилась. Сползая с раздавленной под моим весом крыши автомобиля на сырую землю, я ощущал катастрофические дисфункции своего организма — мышцы уже почти не слушались команд моего мозга.

Робер был все еще жив, и, кажется, даже невредим — приняв удар на себя, я спас его. Однако он был до такой степени парализован страхом, что оставался неподвижен, и молча съежился, прижавшись к искореженной нашим приземлением легковушки. Вокруг стреляли, но я уже не мог понять кто и в кого.

— А-а-а, — простонал я глухо, почувствовав прорывающуюся сквозь защитную пелену, созданную «Геркулесом», страшную боль.

Лежа на сырой земле и с огромным трудом дыша (легкие никак не желали набирать в себя воздух, упираясь, возможно, в сломанные ребра), я практически безучастно наблюдал, как к нам подъезжает знакомый бронетранспортер. Видел, как Стефан Дукович из снайперской винтовки одного за другим сбивает двух дронов, принадлежащих Сопротивлению, прежде чем падает, изрешеченный огнем их пулеметов. Не упирался, когда Джером и Рина начали тащить мое тело в бронетранспортер, куда Рэй Гао уже грубо заталкивал сенатора.