Мы с ним оба прекрасно знали, что ломка после отказа от «Валькирии «может так никогда и не прекратиться. Так случалось почти в 50 % случаев, несмотря на все усилия наркозависимого. Наступает момент, когда организм становится просто физически не способен больше сопротивляться зависимости — и тогда заменители в виде тринозодола становятся единственной альтернативой смерти.

— Я буду держаться столько, сколько смогу, — выдавил из себя Донни, словно прочтя мои мысли. — Я не вернусь к этому. Лучше уж смерть.

— Я не уверен, что это лучше, Донни, — засомневался я.

— Уверен, Димитрис. И ты поступил бы так же. Я знаю.

Некоторое время мы молчали. Затем я дернул пальцами и молча спроецировал на воздух маленький дисплей. На нем было фото интеллигентного мужчины лет пятидесяти на вид, блондина, с окладистой бородкой, в очках в тонкой оправе.

— Кто это? — спросил Донни.

— Сейчас он называет себя «доктором Густавом Хессенхофом». Образцовый муж, отец прекрасной 3-летней дочери. Человек, который работает в сфере исследования методов лечения рака. Все, кто знаком с ним сейчас, знают его таким. Скорее всего, лишь таким его знает и его семья.

Я вывел на экран фото, где Хессенхоф был изображен улыбающимся, в обнимку с женой, которая держала на руках дочь. Семья выглядела вполне счастливой.

— Лишь мы с тобой знаем, Донни, что этот человек, мирно живущий и работающий в Стокгольме — это профессор Говард Браун. Создатель «Валькирии».

Некоторое время Донни молчал. Пристально вглядывался в фото. В его глазах скользило выражение, в котором было слишком много граней и тонких оттенков, чтобы его вообще можно было описать. Затем он поднял на меня пристальный взгляд.

И сказал лишь одно:

— Спасибо.

§ 25

Залитые заходящим солнцем дорожки в парке, раскинувшегося посреди Лидинге, уютного пригорода Стокгольма, были припорошены снежком. Редкие снежинки — фигурные, как с детской картинки — продолжали сыпаться с неба. Практически полный штиль нивелировал ощущение сильного мороза. Пусть щеки и краснели, а изо рта валил пар, все равно приятно было бы пройтись этим вечером под сенью здешних сосен. Хотелось запустить ладонь в ближайший сугроб, слепить снежок и запустить куда-нибудь, ощутив по приятному покалыванию на коже, что ты все еще жив.

Мне сложно было поверить, что на дворе 3-ее марта 2096-го года. Прошло без двух месяцев два года с того дня, как я покинул Стокгольм, выписавшись из госпиталя имени Святого Луки, в новом для себя статусе безобразного, безработного ветерана и инвалида войны. Подумать только — меньше двух лет! А мне казалось, что с тех пор прошла целая вечность. Заведующий отделением доктор Перельман, физиотерапевт доктор Слэш, медсестра Ульрика Кристиансен — их лица и голоса казались отголосками далекого сна.

Этот город и его жители были добры ко мне. Здесь меня буквально вытащили с того света, собрали по кусочкам мое тело, научили сопротивляться наркозависимости. И вот я вернулся. Но вовсе не для того, чтобы отплатить Стокгольму сторицей. Увы, не для того, чтобы рассказать Перельману, что спасенный им человек сделался праведником или героем.

Бывает, что жизнь, спасенная врачами, становится чьей-то смертью. Бывает, что смертью многих. Докторам повезло, что они не видят будущего пациентов, лежащих на их операционном столе. Будь они способны подбить реальный и окончательный баланс жизней и смертей, который принесли в мир их золотые руки — быть может, некоторые из них перестали бы лечить вообще.

— Он выдвигается, — услышал я сосредоточенный голос Лейлы в наушнике.

Мы с Донни, сидя на лавочке в парке в дутых куртках с капюшонами, обменялись кивками. На сетчаточных дисплеях мы видели стрим с камеры, установленной на бинокле Ронина Хуая, ведущего наблюдение за таунхаусом, где жил Хессенхоф.

Бинокль работал в режиме тепловизора. Это позволяло видеть, как некрупный мужской силуэт встает из-за рабочего стола в своем кабинете на втором этаже таунхауса и спускается по лестнице вниз — в просторный зал, откуда доносятся звуки бодрой музыки и ритмичные возгласы фитнесс-тренера.

— Уходишь?! — выкрикнула запыхавшаяся женщина.

Ее излучавший тепло силуэт, хорошо подсвеченный тепловизором, интенсивно махал руками и ногами, повторяя движения, которые проделывала другая, более спортивная женщина на экране, куда был устремлен ее взгляд.

— Срочная работа, — ответил ее муж.

Жена не удивилась его уходу в вечернее время. Видимо, так случалось часто.

— Возьми с собой поужинать! Хочешь, я упакую тебе?!

— Ты, как всегда, сама заботливость, котенок. Но у меня еще осталась на работе половина сэндвича, который ты мне положила с утра.