Это был момент, который нельзя было упустить, если я еще надеялся выжить.

Я отвел от себя ствол пистолета в руке у похитителя ровно за миллисекунду до того, как тренированный боец рефлекторно спустил курок — и пуля, подсмалив мне волосы, пробила дверцу, впустив в салон порыв воздуха. Я отчаянно впился в руку зубами, пытаясь заставить его выронить пистолет — но тот удерживал его с маниакальным упрямством.

— Ах ты ублюдок! — со всей силы (которая оказалась немалой) колотя меня локтем другой руки, взревел тот. — Да успокой ты его скорее!

Пока я боролся с латиноамериканцем, азиат, преодолевая тряску, одной рукой притянул к себе мою ногу, задрав на ней штанину, а второй — педантично подготовил к использованию шприц, так, чтобы тоненькая струйка вещества плеснула из иглы. У меня оставалась ровно секунда, чтобы предотвратить конец. И я сделал единственное, что мог из своего сдавленного положения — с силой ударил его ногой под руку, в которой он держал шприц. В этот самый миг пилот сделал очередной резкий вираж — и игла, на которую хладнокровный азиат сосредоточенно уставился, врезалась ему прямо в глаз.

«Крестоносец», — пронеслась в моей голове шальная мысль, когда я увидел во втором глазу азиата вместо дикой боли выражение невинного удивления, а его рука спокойно потянулась к рукояти шприца, чтобы вытащить его.

— Ах ты сука! — раззадоренный болью в руке, латиноамериканец, продолжая дубасить меня локтем, невольно зажал курок, сделав еще один слепой выстрел.

Как часто бывает во время борьбы в столь тесном пространстве, да еще и в движении, все вышло из-под контроля. В момент шального выстрела ствол оружия случайно оказался упертым в перегородку, как раз напротив кресла пилота. Так что гиперзвуковая пуля, пробив переднее кресло, легко пронзила грудь пилота и лобовое стекло, впустив в салон порыв злобного ветра.

Вздрогнув всем телом и издав болезненный предсмертный кашель, пилот конвульсивно потянул джойстик управления вниз. Переворачиваясь на заднем сиденье, не разжимая объятий со своим соперником, я успел увидеть, как на скорости порядка 100 миль в час воздушный транспорт стремительно несется к какому-то аэростату.

Оставалось менее секунды, наполненной предсмертными хрипами водителя и истошными воплями остальных, прежде чем нас ждало неминуемое столкновение.

§ 36

Я зажмурился, решив, что мне осталось жить не больше секунды. Но челнок вдруг издал жалобный металлический лязг и вздрогнул, замедлившись как минимум втрое, будто напоролся на невидимое воздушное препятствие. «Магнитный щит вокруг аэростата!» — успел понять я той частью мозга, которая продолжала работать, пока тело, испытывая колоссальную перегрузку, болталось между полом и потолком челнока вперемешку с другими телами, в состоянии, близком к невесомости.

В поврежденной резким торможением челноке включился аварийный автопилот, который попытался увести его от столкновения — но было слишком поздно. Врезавшись на остаточной скорости в плотную ткань аэростата и слегка надорвав ее, искореженная летающая машина, издавая полагающиеся при аварийном приземлении звуковые сигналы и мигая всеми огнями, грузно спикировала к платформе, удерживаемой аэростатом — элитному ресторану под открытым небом.

В глазах у меня двоилось, но я все же успел увидеть, как десятки гостей, соревнуясь друг с другом в истошных воплях, в панике вскакивают из-за столиков и разбегаются кто куда. В челноке сработали подушки безопасности. Прижатый одной из них не то к сиденью, не то к потолку, я мог лишь молча наблюдать, как челнок сносит белый рояль, из-за которого лишь чудом успел удрать пианист, разбрасывает, словно кегли, с полдюжины столиков, комкая скатерти и разбивая вдребезги посуду, и, царапая днищем пол платформы, неумолимо приближается к парапету.

— А-а-а! — крикнул я бессильно, осознав, что машина не успевает замедлиться.

Миг спустя челнок на остаточной скорости протаранил и продавил защитный парапет. С секунду он балансировал на краю. Но чуда, как в кино, не произошло. Центр тяжести переместился на переднюю часть — и челнок сиганул в пропасть. Расширившимися от ужаса глазами мне оставалось лишь смотреть, как с нарастающей скоростью приближаются огни ночного Сент-Этьене.

До земли оставалось лететь по меньшей мере восемьсот футов, и челноку, безусловно, предстояло расшибиться в лепешку. У меня уже не осталось сил на крики, и я молча наблюдал за приближающимися крышами домов и улицами, сцепив зубы от напряжения.

Ускорение свободного падения давало нам всего несколько секунд до гибели — но за это время бортовые системы все же успели перезагрузиться, и аварийный протокол вновь заработал. С громким хлопком над челноком взмыл парашют, а со стороны днища с ревом заработали аварийные тормозные двигатели. Толчок и последовавшая за этим перегрузка были такими, что глаза едва не вылезли у меня из орбит. Лишь выносливости своего организма, привыкшего уже ко всему, я был обязан тем, что все еще не вырубился — и мог наблюдать, как челнок, замедленный аварийными мерами до скорости, при которой мы имели шансы не разбиться всмятку, стремительно несся вниз. Его несло к крышам элитных таунхаусов, ограждённых высокими заборами и превращенных в участки с полями для гольфа, лужайками, садами и бассейнами, дополнительно укрытые от солнца собственным озоногенератором.

Я успел увидеть, как абсолютно голая женщина в панике выскакивает из кристально чистого бассейна, а голый мужчина, еще секунду назад вальяжно державший ее в объятиях — таращится на падающий с неба челнок, разинув рот — прежде чем последовал новый удар, от которого в глазах потемнело. Протаранив несколько кустов и сбив невысокую яблоньку, челнок проделал глубокую борозду, зарываясь своим искореженным носом в газон, прежде чем наконец замереть в паре ярдов от края бассейна, оглашая некогда идиллически-спокойную вечернюю атмосферу в этом оазисе для богачей жалобным скулением аварийного звукового сигнала.