Детектив посмотрел на меня, закатив глаза, как бы жалуясь: «Видишь, что мне приходится терпеть каждый день?», и попросил:

— Будьте, в конце концов, хоть немного профессиональной, Фламини. Не становитесь смешной.

— Ваше мнение о моем профессионализме — одна из последних вещей в этом мире, которая заботит меня, — язвительно ответила на это женщина. — А сейчас будьте добры, отпустите Войцеховского домой. И перестаньте угрожать ему, как и другим участникам дела. Иначе, клянусь, сами пойдете под суд!

— Димитрис, если вас понадобится допросить — вы получите повестку, — наконец обратился ко мне детектив, красноречиво вздохнув и поднимаясь со стула. — Мы все здесь знаем вас как разумного человека, бывшего правоохранителя, который, вне всяких сомнений, будет добросовестно сотрудничать со следствием. Поэтому я за вас не беспокоюсь. Хочу лишь предостеречь вас против общения с этой особой. Оно еще никого не доводило до добра.

Намек, сокрытый в словах Моралеза, оказался до того прозрачен, что я не удержался от ехидной ухмылки, которую, впрочем, вряд ли кто-то смог разглядеть под бородой.

— Спасибо, что вы все так обо мне заботитесь, — едко ответил я, посмотрев на детектива ничуть не с большей симпатией, чем на адвоката, и поднялся со стула.

Даже сложно было сказать, кто из этой парочки вызывал у меня большую неприязнь. Честно сказать, в тот момент я вообще практически ничего не понимал, а голова начинала болеть так же сильно, как и днем ранее. Слишком много всего свалилось на меня тем утром. А ведь еще вчера Питер был жив! Выходя из комнаты, я услышал, как детектив с адвокатом продолжают перепалку, хотя уже с меньшей горячностью. Как-никак, единственный зритель удалился. Закрыв за собой дверь, я резко выдохнул и устало потер голову рукой, облокотившись о стену. Затем, взяв себя в руки, быстро направился по оживленному коридору здания полиции в направлении выхода. Я чувствовал, что в ближайшее время мне предстоит часто бывать здесь. И это мне заранее не нравилось.

§ 93

Подходя к выходу из здания полиции, я на ходу достал коммуникатор, собираясь перезвонить Чако. Ситуация выглядела намного хуже всего, что когда-либо случалось с клубом. Я не представлял себе, как ее вообще расхлебывать. Но терять время, безусловно, не стоило.

— Эй! — услышал я чей-то взволнованный голос, когда проходил через холл, наполненный гомонящей толпой граждан, ожидавших приема. — Димитрис! Подожди!

Оглядываясь через плечо, я заранее знал, кого увижу. В отличие от строго-деловой Лауры, Гунвей выглядела соответственно своему образу журналистки радикального толка. Потертые джинсы, кеды, черная маечка, браслеты, коралловые бусы, пирсинг в носу. Едва посмотрев на ее острое, вытянутое личико, напоминающее беличью мордочку, я почувствовал, как кровь в жилах закипает.

С таким же точно невозмутимо-упорным видом, как белка, ищущая жирные желуди среди опавшей листвы, Гунвей неделями шуршала по нашему бару и в других подобных местах, пока не нашла Питера — молодого и искреннего парня, который, в отличие от нас, был еще не настолько разочарован и обозлен на мир, чтобы грозным рыком отогнать прочь назойливую репортершу. Воспользовавшись моментом, она наплела бесхитростному парню с три короба лжи, а для надежности еще и затащила его в постель, ради того, чтобы склеить из его страхов и воспоминаний сенсацию под кричащим заголовком.

И что же теперь? Он мертв. И если только это не роковая случайность — то виновницей его смерти является проклятая журналистка. Но и это еще не все. Существование клуба оказалось под угрозой. Моих людей таскают по допросам и запугивают, и, быть может, в конце концов закроют вовсе. И вот теперь эта сучка хочет пообщаться со мной?!

Сцепив зубы, я отвернулся и, ускорив шаг, молча вышел из здания. От нервного перенапряжения, как назло, начал саднить глаз, и от этого бурлящее во мне раздражение усилилось еще сильнее. Когда настырная журналистка наконец нагнала меня на ступенях, я гаркнул ей через плечо:

— Держись от меня подальше!

— А Питер говорил, ты вежливый, — нагловато ответила та, зашагав рядом.

Остановившись как вкопанный, я резко развернулся к ней, и, едва не взорвавшись от ярости, отчеканил, ткнув пальцем в ее сторону:

— Не смей вспоминать Питера. Как ты можешь произносить его имя?! Его жизнь на твоей совести, сука. Но тебе, похоже, все равно.

К моему величайшему изумлению, после этой фразы журналистка залепила мне звонкую пощечину. Оторопев, я наблюдал, как мускулы на лице китаянки нервно дрожат, будто от волнения, а в узких зрачках блестят слезы. Похоже, она обладала театральными талантами ничуть не меньше, чем у Фламини. Либо все было не так просто, как мне казалось.

— Не смей говорить, что мне все равно! Питер нравился мне, ясно?! Мы с ним были вместе!

— Да что ты говоришь? — презрительно переспросил я, дыхнув на неё злобой. — Не разыгрывай здесь комедию, сука. Ты использовала его. Втянула в свои интриги. Парень только-только начинал жить. Мы с мужиками буквально вытащили его с того света! И теперь его больше нет. Проклятье!

Топнув в сердцах ногой, я продолжил идти по тротуару. Но азиатка, не смутившись моих бурных эмоций, нагнала меня и поравнялась со мной снова.