— Он упоминал о девушке, с которой встречается. Да, пожалуй, ее звали Фи, — завершил я это свое «м-м-м», и нехотя продолжил: — И о ее подруге, которая работает адвокатом, он тоже вроде что-то рассказывал.

— И что же он о них говорил? — оживился Моралез.

— Не уверен, что смогу вспомнить дословно.

Я сообразил, что мои вчерашние ночные поисковые запросы в Интернете, касающиеся Лауры Фламини, могут быть легко обнаружены. Так что нехотя добавил, чтобы слегка прикрыть свой зад:

— Кажется, он рассказывал, что эта женщина вела несколько громких судебных дел. Расписывал ее заслуги так, что я аж заинтересовался. А что, вы считаете, что она может иметь какое-то отношение к ограблению?

— Следствие должно отработать все версии. Но Фламини, эта адвокатша, конечно, не в числе подозреваемых. Она просто стервятница, которая пиарится на этом деле. Вообще-то я не думаю, что и Гунвей как-то причастна к тому, что произошло вчера. Но она скоро может оказаться на скамье подсудимых по другому, более серьезному делу. Честно сказать, эта личность вообще очень «темная». Впрочем, я опять отвлекся. Предлагаю перейти к делу.

Я пожал плечами, что могло означать все что угодно, начиная от «давно пора» и заканчивая «как пожелаете». В какой-то момент я подумал, что поступил опрометчиво, согласившись на эту «неформальную беседу» — может быть, стоило позвонить адвокату и настаивать на официальном допросе. Впрочем, я всегда мог сделать это, если все зайдет слишком далеко.

— При наличии показаний нескольких свидетелей, которые ложатся в стройный ряд, позиция следствия будет достаточно обоснованной, чтобы не позволить этой адвокатишке устроить зрелищный спектакль и растянуть этот судебный процесс на года, — наконец объяснил Паттерсон. — Видишь ли — в случае смерти подозреваемого в совершении преступления, вина которого очевидна, закон предписывает закрыть дело. Единственное исключение — если представитель покойного, член семьи или адвокат, аргументированно настаивает на рассмотрении дела судом и вынесении оправдательного приговора с целью защиты чести и достоинства покойного. Нет сомнений, что адвокатишка подаст такое ходатайство. Но удовлетворит ли его суд — зависит от наличия противоречий и пробелов в следственной версии. Понимаешь?

— Честно сказать, я уже несколько подзабыл всю эту правовую лексику.

— Да брось ты, Димитрис. Ты же умный мужик. Я только потому говорю с тобой запросто, а не устраиваю здесь театральное действо с «детектором лжи» и тому подобным, что я хорошо тебя знаю. Давить на тебя бесполезно, ты орешек крепкий. Но если объяснить все по-человечески — ты поймешь. Ведь в душе ты все так же остаешься полицейским.

— Пока еще я все-таки ничего не понял, Паттерсон.

— Что же тут непонятного? — удивился он. — Ты должен порыться в памяти и припомнить, что Питер вел себя очень странно и, очень возможно, находился в состоянии наркотического опьянения. Не надо утверждать, что ты видел это наверняка. Просто признай, что это возможно. Вот и все.

— Я все еще не понимаю. Я ведь только что сказал, что ничего такого не было. Как, по-вашему, я могу дать какие-то другие показания? — нахмурился я.

Тяжело вздохнув, Паттерсон, переглянувшись с Бэнксом, покачал головой, и произнес:

— Димитрис, ну не строй ты целочку! Я же говорю с тобой как со старым товарищем! Я просто прошу, чтобы ты не давал этим голодным шакалам кусок мяса, за который они смогут уцепиться. Ты же видел пленку. Читал записку. Можешь не сомневаться, что по требованию этой сучки все это трижды проверят на подлинность полдюжины экспертов. Они подлинные.

— Я не утверждаю, что это не так, — ответил я уклончиво. — Я всего лишь рассказываю, что я видел, и что знаю, как велит закон. Мне очень жаль Питера. Но его не вернуть с того света. Поднимать бучу вокруг его гибели я не стремлюсь. Но и возводить напраслину на бедолагу, у которого и родных-то нет, я, конечно же, не буду.

В этот момент Бэнкс неловко заерзал на стуле, театральным жестом посмотрел на часы и поднялся:

— Простите, джентльмены, но мне пора. Дела зовут. Продолжайте без меня.

— Конечно, Бэнкс, — вздохнул Моралез.

Я подметил, что помощник прокурора обладал отличным чутьем на случаи, когда происходящее в одном с ним помещении переставало находиться на грани закона и заходило в ту область, где возникала непосредственная опасность для его задницы. Он определенно далеко пойдет.

— Ты неудачно подбираешь выражения, Димитрис. «Напраслина» — что это еще за чертово слово?! — рассердился капитан, когда дверь за Бэнком закрылась.

— Простите, я, кажется, напугал вашего прокурора, — с долей иронии сказал я.

— А мне совсем не смешно. Ты, похоже, совсем не ценишь то, как я отношусь к тебе и вашему клубу! А зря. Поверь мне — другой детектив повел бы себя гораздо жестче. Можешь быть уверен, что ты проторчал бы в следственном изоляторе не один месяц, а ваши сборища навсегда запретили бы постановлением суда. Разве ты этого хочешь? Сделать это — раз плюнуть. Материала на вас уже хоть отбавляй. И не поможет тебе ни старина Филипс, ни Джимми Гонсалес.

— Наши собрания не имеют никакого отношения к тому, что произошло с Питером, — сохранив спокойствие после услышанной угрозы, вежливо ответил я. — Всеми силами мы способствуем тому, чтобы такого не происходило. Это подтвердит любой из участников клуба.