Незаконнорожденные дети не имели никаких таких привилегий. Даже если родители легально проживают на территории «зеленой зоны», их незаконнорожденные сыновья и дочери не получали резидентского статуса. Семье в таком случае оставалось лишь выехать на проживание в регион с более демократичными правилами, либо расстаться с ребенком, которого принимали на воспитание в детский центр, и ежегодно до момента его совершеннолетия уплачивать специальный налог.

Миро и его жене следовало подумать, что после прожитой ими жизни вероятность выносить и родить живого и здорового ребенка крайне мала. А если даже и произойдет чудо, нынешнему укладу их жизни придет конец.

— Попробуй убедить ее, — еще раз упрямо повторил я. — Уже третий месяц. Это не шутки. Когда-нибудь вы сможете сделать это законно. Не делайте того, о чем пожалеете.

— В нашей ситуации вряд ли возможно сделать то, о чем мы не пожалеем. Ты когда-то и сам это поймешь, когда задумаешься об отцовстве, — печально молвил Миро, однако не стал больше развивать больную тему.

— Не вешай нос, брат. Все образуется.

— Да уж, как-нибудь образуется. Что ж, увидимся тогда, да? Надеюсь услышать наконец историю о том, что произошло во вторник. Будь здоров! Не дай там никому себя подстрелить.

— Счастливо. Ты тоже береги себя.

— Твоими стараниями мне приходится теперь беспокоиться лишь о том, чтобы не провалиться в чей-то унитаз.

Уходя, я отдал несколько прощальных указаний «домовому». Для этого я воспользовался воздушным интерфейсом управления, который вызвал щелчком пальцев. Домашний ИИ воспринимает и голосовые команды владельца, но я еще со времен интерната не люблю разговаривать с компьютером о бытовухе. В конце концов, для этого есть телевизор и аквариумные рыбки.

Перед выходом я сунул в уши микродинамики, зацепив за мочки ушей едва заметные прозрачные крепления, и надел на правый глаз сетчаточник. Еще со времен «Вознесения» предпочитаю старомодные модели коммуникаторов, которые на ночь всегда снимаю, чтобы не портить зрения и слуг. В иные дни и вовсе предпочитаю сетчаточнику еще более консервативный наручный коммуникатор. И пусть хоть вся планета обзаведется нанокоммуникаторами, подключенными к головному мозгу!

Как и положено, в 06:30 электромагнитный замок апартаментов № 6238, находящихся на 62-ом этаже жилого комплекса на востоке Сиднея, был заперт. В скоростном лифте знакомые лица не встретились, но кто-кто один все же счел нужным кивнуть, будто мы знакомы, уважительно поглядев на форму. Остальные ранние пташки пребывали в собственных мирках, заботливо созданных с помощью нанокоммуникаторов, сетчаточных дисплеев и нанодинамиков в ушных раковинах, а также седативных средств и антидепрессантов.

Лифт так и не смог набрать гиперскорости, на которую рассчитан, принимая новых пассажиров каждые два этажа, пока половина человеческой толпы наконец не вывалила в холл на 20-ом, готовясь раствориться в еще более густой толпе, которая хлынет через переход, соединяющий кондоминиум с транспортным терминалом, и сольется там с совсем уж неимоверной гущей народу, теснящегося в попытках сесть на вакуумные поезда, стремительно тормозящие у всех ярусов терминала с интервалом не более 30 секунд.

Давка меня не смущала — «давкой» это может назвать лишь тот, кто не выходил из дому в 07:00, не говоря уже о более поздних часах, и не жил в более отдаленных микрорайонах. В нервной системе агломерации, частью которой являюсь я, несколько десятков миллионов нейронов пребывали в броуновском движении круглосуточно.

Прошло сорок минут, прежде чем я оказался вдалеке от эпицентра этого хаоса. Выбравшись из подземки, посмотрел на привычные глазу очертания стеклопластиковой стены 300-метровой прямоугольной плиты, напоминающей обелиск. Если бы не ужасающие небоскребы, нависающие над плитой, вершины которых терялись в смоге где-то на необъятных высотах, обелиск смотрелся бы величественно.

В холле «обелиска» я снова оказался в толпе. Но это был уже иной контингент — организованный, собранный, деловой и преисполненный чувства собственной важности. Примерно треть людей, работающих в этом здании, носили униформу. Но даже те, кто ходили в штатском, вели себя подчеркнуто строго, чтобы всем было понятно: они — винтики правоохранительной системы, одной из самых важных систем этого мира.

Пройдя необходимые уровни контроля, для чего понадобились отпечатки пальцев моей правой руки, сетчатка правого глаза и звук голоса, я наконец попал к себе на работу.

§ 2

На 72-ом этаже здания размещался штаб 44-го батальона быстрого реагирования Полицейского департамента Сиднея. Зевакам, стажерам и прочему офисному планктону, имеющему мало отношения к силовым структурам, вход сюда был заказан. В отличие от тысяч клерков, работающим в этом здании, которые занимались чем угодно, начиная от статистики и заканчивая хозяйственным обеспечением, 44-ый батальон был силовым спецподразделением.

Не считая диспетчеров, операторов, связистов, техников, саперов и многих других узкоспециализированных профи, ядро батальона составляли крепкие крутые парни, которые работают «в поле». Такими ребятами становятся, главным образом бывшие курсанты-«силовики», выпускники Факультета защиты общественного порядка и антитеррористической деятельности Полицейской академии Сиднея. Моя история выдалась несколько запутаннее, я окончил другой факультет, но в конечном итоге я не избежал своей судьбы.

«Не по чьей-то глупой прихоти все прочат тебе карьеру в сфере безопасности. Это судьба. Судьба — это цифры, Алекс. Математика, с которой невозможно спорить», — иногда приходили мне на ум слова Жермена Петье, человека, которого я меньше всего на свете хотел бы признавать для себя авторитетом. Он, тем не менее, оказался прав.